Итак, герр Шульц отсидел свой срок в тюрьме, возможно, три года, потому что он, в конце концов, убил лишь сотню евреев, а не сто тысяч, и сейчас он участвует в восстановлении Германии и ему очень хочется сохранить картину, которую он намеревается впоследствии продать, чтобы расширить свое дело. Тогда он идет на хитрость и нанимает студента художественного училища, чтобы тот снял копию, и нужно иметь под рукой того, кто сможет схватить мошенника за руку, и это опять оказываюсь я.

— Господи, я ничего этого не знал, — сказал я. — И часто такое случалось?

— Нет, потому что, как тебе, несомненно, известно, подделка картин — дело трудное, а все эти Шульцы в массе своей не были великими знатоками искусства. Как правило, попытки обмана были детскими. — Морис, улыбнувшись, ткнул большим пальцем вверх. — Я рад, что ты в те времена не занимался этим бизнесом.

И тут я вдруг почему-то вспомнил разговор с Марком о подделках произведений искусства, быть может, слово «бизнес» задело какой-то нейрон, и я спросил:

— А вам приходилось слышать о некоем Креббсе, он в художественном бизнесе?

При упоминании этой фамилии знакомое добродушное выражение исчезло с лица Мориса, и я на мгновение увидел маску профессионального дипломата, которую он носил на протяжении тридцати лет.

— Ты имеешь в виду Хорста Акселя Креббса?

— Нет, — сказал я. — Кажется, этого человека зовут Вернер.

— В таком случае это его сын. А почему ты спросил?

И я рассказал ему о том, что Слотски упомянул о связи между реставрацией этой фрески и Креббсом. Морис молча выслушал меня, затем произнес:

— Давай прогуляемся. Я хочу снова взглянуть на Сан-Дзаккарию Беллини.

Покинув дворец, мы направились пешком на юг по Корте-Ротта под ледяным дождем, который зимой, начиная с Рождества и до самого карнавала, прогоняет из Венеции почти всех туристов. В покрытых тонкой пленкой воды неровных улицах отражались, словно в каналах, пестрые каменные узоры величественных фасадов. Пока мы шли, Морис начал рассказывать:

— Итак, позволь рассказать тебе о геррах Креббсах. Сначала отец, Хорст Аксель Креббс. Подобно мне и Гитлеру, неудавшийся художник. Слишком юный, он не попал на Первую мировую войну и после богемной молодости, проведенной в Мюнхене, открыл там в тысяча девятьсот двадцать третьем году художественную галерею. В тысяча девятьсот двадцать восьмом году вступил в нацистскую партию, а после прихода Гитлера к власти был назначен куратором Старой Пинакотеки вместо смещенного еврея. К этому времени он уже женился и имел сына, Вернера Хорста, родившегося в тысяча девятьсот тридцать третьем году. В тысяча девятьсот сороковом году нацисты организовали так называемый Специальный штаб рейхсляйтера Розенберга. Тебе известно, что это такое?

— Нет, но смею предположить, его деятельность вряд ли была направлена на повышение всеобщего благоденствия человечества.

— Ты совершенно прав. Это ведомство занималось разграблением коллекций Франции и Западной Европы, в первую очередь принадлежащих евреям. Все сколько-нибудь ценные произведения искусства попадали в руки новым правителям. Наш Креббс получает назначение в парижское отделение, в самую богатую епархию, где ему поручают ведение архивов. Он знает, что у кого было отобрано и где это хранится. И так продолжается четыре года, а затем наступает тысяча девятьсот сорок четвертый год, высадка в Нормандии, наступление союзников, и Специальный штаб спешно вывозит из Парижа целые поезда и колонны грузовиков с награбленными произведениями искусства. Что-то перехватили бойцы французского Сопротивления, многое было найдено союзниками, но значительная часть пропала и до сих пор числится исчезнувшей. В конце тысяча девятьсот сорок пятого года Хорста Акселя Креббса арестовали англичане, его судили на Нюрнбергском процессе, и он получил два года.

— Что-то слишком мягкий приговор, — заметил я.

— Да, но в то время, как я уже говорил, массовые убийцы получали по десять лет и меньше, а сам Креббс, насколько было известно, никого не убивал. Наш Хорст Аксель всего лишь воровал. Так что в тысяча девятьсот сорок девятом году он возвращается в Мюнхен, чтобы внести свой вклад в экономическое чудо. У него маленькая галерея на Кирхенштрассе, где он продает безобидные пейзажи и натюрморты бюргерам, желающим заново обставить свои разоренные войной дома. Очевидно, для легального рынка произведений искусства он изгой; его вдоль и поперек изучили оккупационные власти союзников, на него заведено досье, но, насколько всем известно, он чист, обычный бизнесмен. Итак, время идет, антинацистские настроения утихают, все становятся просто добрыми немцами, старающимися сводить концы с концами и быть бастионом на пути коммунизма, и так далее, и так далее, а тем временем маленький Вернер уже вырос, получил диплом Университета Людвига Максимилиана по истории искусства и сохранению памятников. Он устраивается во Франкфурте, чтобы несколько отдалиться от отца, оставшегося в Мюнхене, а также потому, что теперь все деньги сосредоточены именно во Франкфурте. Разумеется, Вернер принимает участие в семейном бизнесе, но в настоящем, который никак не связан с галереей на Кирхенштрассе.

— И что же это был за настоящий бизнес? — спросил я.

— Ну, видишь ли, самое примечательное в тотальном грабеже, устроенном нацистами, заключалось в том, что они вели подробнейший учет похищенного. Например, на Нюрнбергском процессе во время суда над Альфредом Розенбергом обвинение представило тридцать девять толстых томов с полным перечнем конфискованных произведений искусства, с описаниями и фотографиями. А всего таких томов были сотни. Союзники захватили целые комнаты архивов с десятками тысяч индексных карточек: описание, у кого это было взято, и так далее. Итак, предположим, что идет тысяча девятьсот сорок четвертый год, некто на протяжении вот уже четырех лет крадет произведения искусства и составляет эти самые каталоги, он умен и понимает, что с нацистским режимом все кончено, и, предположим, ему приходит мысль подготовиться к тому, что будет после войны, выложить свое гнездышко пухом. Вполне возможно, этот человек постарается собрать коллекцию ценных вещей, ничего из ряда вон выходящего, но при этом не будет помещать информацию о них в каталоги, и, естественно, он удалит все соответствующие индексные карточки. Предпочтение будет отдаваться тем предметам, которые принадлежали евреям, погибшим в лагерях смерти и не оставившим после себя наследников. Для такого человека, как Хорст Креббс, имеющего связи в нацистской партии, раздобыть подобную информацию не составило бы никакого труда. А затем можно воспользоваться блестящими возможностями СС по части подделки документов, для того чтобы изготовить липовые товарные чеки, в которых будет указано, например, что очень милая работа Писсарро была продана в тысяча девятьсот восьмом году не некоему Жаку Бернштейну из Парижа, а Курту Лангшвейлю из Женевы. Ну а потом, после войны, наследники герра Лангшвейля якобы продают картину уважаемой фирме «В.-Х. Креббс» из Франкфурта. Да, мы знаем, что владелец фирмы является сыном печально известного Хорста Акселя Креббса, однако в Федеративной Республике Германия не присматриваются слишком внимательно к тому, чем занимался во время войны твой отец, иначе в стране вообще не было бы никакого бизнеса. Старый Креббс мирно умер у себя в постели в возрасте семидесяти девяти лет, кстати, будучи столпом общества.

— И он по-прежнему занимается этим? — спросил я. — Я имею в виду Вернера.

— Нет, больше не занимается. И насколько мне известно, никогда и не было никаких достоверных доказательств того, что он вообще этим занимался. Как я уже говорил, нацистская орда была такой огромной, а предметы искусства проходили через такое множество ведомств, так много людей имели к ним доступ в эти сумасшедшие годы, что бесчисленное количество предметов затерялось. Просто доподлинно известно, что младший Креббс накопил стартовый капитал, продавая небольшие, тщательно отобранные работы импрессионистов и мастеров начала двадцатого века, которые он покупал в Швейцарии. Многие евреи, лишившись в тридцатые годы средств к существованию, переправляли в Швейцарию произведения искусства и закладывали их там, чтобы получить хоть какие-то деньги. Впоследствии они погибли в лагерях, а произведения искусства перешли в собственность тех, кто их купил. Фальшивые документы были красивым заключительным штрихом, дополнительной гарантией, а «мастеров» из СС, которые изготавливали их для Креббса, уже нет в живых, они сами сидели в лагерях и тюрьмах. Так что против Креббса нет ничего, кроме слухов, однако их много, и они никак не затихают.

Тем временем мы добрались до площади, на которой возвышалась белая громада церкви Сан-