века девятнадцатого.

— Дело не в этом, как ты сам прекрасно понимаешь. Это все подделки, имитации. Но те картины, которые я видела тогда на твоей выставке, я отчетливо помню даже по прошествии стольких лет. И когда ты появился в той гостинице, именно воспоминание о них заставило меня влюбиться в тебя, бросить очень милого бизнесмена, с которым я пришла, и сбежать с тобой, вообразив себя другой женщиной, отличной от той, какой я считала себя раньше. Потому что те картины не были подделками. Они были тобой. Не Веласкесом, не Гойей — Чарлзом Уилмотом.

— Младшим, — добавил я.

— Да, и ты дал своему таланту свернуться, прокиснуть, разъесть твое сердце, как это произошло с твоим отцом, о чем ты не переставал повторять.

— Все правильно, кроме денег. Что ж, дорогая, извини, что я не смог стать знаменитым, состоятельным художником…

— О, пошел ты к черту! — крикнула Лотта. — Пошел ты к черту, проваливай к чертовой матери, ты снова втянул меня в это, подонок! Убирайся отсюда! Продолжай в таком же духе, глупец! А меня ждет работа. И не забывай о том, что ты обещал забрать детей в пятницу.

После этого я оказался на улице, чувствуя себя дерьмово, а затем я вернулся к Боско, чтобы отдать ключи и, как обычно, расплатиться за использование машины выслушиванием его рассуждений о политике и искусстве. Его работы известны многим: анатомически достоверные фигуры в рост, огромные тряпичные куклы с гладкими, белыми, пустыми лицами, на которые он проецирует видеоизображение. Эффект получается своеобразный; несмотря на абстракцию, кажется, что у куклы говорящее лицо. Некоторые куклы приводятся в движение моторчиками и поршнями, и наш президент, например, выступая с речью об Ираке, сношается, как собачка, с большой набитой свиньей. Поскольку художественная богема Нью-Йорка и Лос- Анджелеса очень политизирована, работы Боско идут нарасхват.

Денни прожужжал мне все уши о Вильгельме Рейхе,[43] своем нынешнем кумире, и показал мне свою последнюю работу: коробку, в которой лежала кукла, пышная красавица в шокирующем розовом наряде, с белым лицом, и она лежит на кровати в коробке, а потайной механизм заставляет ее извиваться и водить рукой по промежности. Боско заплатил двум десяткам девиц, чтобы те сняли на видео свои лица в тот момент, когда они мастурбацией доводят себя до оргазма; мы выпили по пиву и стали смотреть, как он проецирует эти кадры на лицо своей одалиски в коробке. Разумеется, в сопровождении подобающих криков и хлюпающих звуков.

Любопытный эксперимент. Мы обсуждали лица, можно ли отличить игру от настоящего чувства и как извращенное стремление к эксгибиционистской славе толкнуло этих обеспеченных молодых женщин из среднего класса участвовать в подобном проекте. Все дело в том, сказал Боско, что ни одна из них не хочет быть президентом Соединенных Штатов, а в наши дни это, похоже, осталось единственным сдерживающим фактором.

Затем мы обсудили его следующий проект, связанный с пылью, оставшейся после террористических ударов одиннадцатого сентября. Всех нас, живущих в Нижнем Манхэттене, в тот день накрыло серым облаком, но Боско набрал целое ведро пыли, состоящей из превращенных в порошок зданий, компьютеров, пожарных, террористов, биржевых маклеров и так далее, и он собирался использовать эту пыль в одном проекте, который должен будет самым обидным образом высмеивать культ одиннадцатого сентября. Сейчас большинство художников помирились с буржуазией, тем самым классом, из которого они вышли, который оплачивает их счета. Взамен они выдают легкую дрожь возмущения, как правило сексуального характера, однако Боско по-прежнему верит в силу искусства и считает, что для художника, не потерявшего совесть, единственным подходящим политическим устройством является анархия. Меня он считает реакционером эпохи неолита и обвиняет в симпатиях к республиканцам. «Ты долбаный фашист, Уилмот, — повторяет он, — во всем, кроме жажды золота и власти. Ты подобен сексу без оргазма — потному, неуютному, дорогому и без отдачи. Ты предатель, так и не получивший плату за свою измену».

Мы дружим больше двадцати лет, с того дня гипсокартонных перегородок, — добрейшая душа, мухи не обидит, двое взрослых детей, женат уже несколько десятилетий. Живет в большом особняке эпохи голландского колониального владычества в Монтклере, штат Нью-Джерси, совершенно фальшивый и счастливый человек.

Кстати о фальши. Закончив с Боско, я заглянул в «Галерею Марка Слейда» узнать, что было нужно от меня Слотски. Было как раз время обеда, и я предположил, что он отправится куда-нибудь перекусить. Девушка в черном сказала, что он вышел, но должен скоро вернуться. Приятная девочка, и мне показалось, что я узнал ее по одному из видео с оргазмом, хотя Боско и сказал, что с тех пор, как он собрал эти сценки, ему кажется, что каждая женщина в возрасте от восемнадцати до сорока, которую он встречает на улице, — одна из тех, кого он видит на лице куклы.

Слотски устроил выставку картин одного парня по имени Эмиль Моно: большие квадратные абстракции в трех цветах в свободном драматическом стиле Мазеруэлла.[44] Один цвет на грунт, пятно другого цвета и несколько пятен и подтеков третьего, вполне уважаемая работа, как нельзя лучше подходит для оформления конференц-залов, вестибюлей гостиниц и выставок в Музее современного американского искусства Уитни. На самом деле у меня нет никаких проблем с такой работой, в большинстве своем это не более чем обои, успокаивающие, лишенные всякого смысла, точнее, громогласно заявляющие о том, что отныне искать в живописи смысл бесполезно.

Однако краски довольно милые. Помню, однажды, когда я был в Европе лет десять назад, кстати в Прадо, я заблудился в одном из бесконечных коридоров, заполненных безликими академическими полотнами, коричневатыми подражаниями Рубенсу и Мурильо, и мне показалось, что я тону в сепии. Я буквально выбежал оттуда и быстро спустился по Пасео к Музею современного искусства королевы Софии, вошел в прохладный белый зал, и там была работа Сони Делоне,[45] что-то вроде девочки, поющей на ярко освещенной террасе, очень мило и свежо, всего лишь водянистые мазки, цифры и буквы, и это быстро прочистило мой взор, так, как пришлось прочищать взгляд искусству где-то в конце девятнадцатого столетия. И благослови, Господи, всех тех, кто вышел за рамки реализма, но сам я на это не способен, я прочно прикован к миру такому, какой он есть. Однако это тоже вид живописи, и Сезанна можно считать папашей не хуже других. Искусство — это вселенная, параллельная природе и в полной гармонии с ней, как говорится в его знаменитом изречении; это действительно так до тех пор, пока удается схватить ту часть про гармонию с природой. Лично мне становится плохо при виде девяноста пяти процентов этого, точно так же, как и от протянувшейся на несколько миль коричневой, безликой академической мазни.

Я проторчал в галерее минут сорок, выпил дармового кофе и уже собрался уходить или попробовать завязать разговор с девушкой, может быть об искусстве, но тут вернулся Слотски. Он оделся на выход: двубортный костюм, штиблеты ручной работы. Он всегда напоминал мне моего отца в хорошей одежде — быть может, он действительно взял его за образец, потому что его собственный отец так никогда не одевался. Похоже, Слотски был рад меня видеть — не рукопожатие, а дружеские объятия, новое модное проявление чувств, Марк всегда шел в ногу со временем. Он быстро увел меня в свой кабинет в дальнем конце галереи.

На мой взгляд, выглядел он довольно прилично, по крайней мере, насколько может выглядеть прилично низенький, толстенький человечек с отвислыми губами и белесыми ресницами. Он по-прежнему сохранил копну золотистых кудрей, уложенных в лучшем салоне, с возрастом немного потускневших, однако, как и в колледже, остающихся его визитной карточкой. Марк больше не одевается во все черное. С тех пор как он несколько лет назад начал продавать старых мастеров, он старается выглядеть как английский сквайр, что ему очень идет, поскольку от его прежнего костюма в сочетании с чертами лица и телосложением веяло скорее евреями-хасидами, чем респектабельностью, хотя он все равно мало похож на английского сквайра. Например, он оставляет последнюю пуговицу на рукаве пиджака застегнутой не до конца, чтобы знающие люди понимали, что петли для пуговиц настоящие и, следовательно, костюм сшит на заказ. Я не знаю ни одного настоящего английского сквайра, но все же сомневаюсь, что они так поступают.

Мы сели в такси и поехали в заведение «У Герлена» — как я понял, Слотски здесь обычно обедал, не то место, куда я отправился бы по доброй воле, но довольно любопытное в смысле естественной истории. Нас усадили за банкетный столик справа спереди — самое престижное место в этой забегаловке, о чем