форму давали в Тауэре. Так прошел год, зимой на второй год наступил сильный холод, моя мать заболела, а угля, чтобы согреть ее, у нас не было. Я думаю, кроме того, ее доконали горести. Она не виновата в том, что все так кончилось, она очень добрая, здравомыслящая, добродетельная женщина, никакая не папистка. Я расспрашивал ее об этом, и она сказала, на мне нет греха, но я молилась за души своих умерших младенцев, за души родителей, как старая религия учила нас, а это великий грех, и я знаю, что буду гореть за него в аду, хотя и молю Бога пощадить меня. Она умерла 2 февраля 1606 и похоронена на кладбище при церкви Святой Катерины. Сейчас ты знаешь, моя Нэн, что это ты успокоила меня в моей печали, и я захотел жениться на тебе, но твой отец сказал, нет-нет, нельзя жениться на ученическую зарплату, как ты будешь содержать мою дочь? Ответа у меня не было, и я ушел и пребывал в печали много дней.

Потом подходит ко мне Томас Кин и говорит: эй, Дик, как насчет Фландрии? Завтра утром я отбываю, нужно доставить в Голландию четыре королевские пушки, чтобы стрелять по испанцам. Иди моим помощником: будем есть сыр, пить джин и взрывать папистских псов, чтобы они горели в аду. Я ответил ему: да, вот тебе моя рука — и все уладилось. Нам пришлось отправиться из Тауэра ночью, потому что королевское величество только что заключил мир с Испанией и посчитал, что было бы плохо открыто вооружать ее врагов. Но кое-кто при дворе (думаю, принц Генри, который вскоре безвременно умер) думал, что это позор Англии — трусливо уклоняться от войны против подлого короля Филиппа, так злобно преследовавшего протестантов. Кроме того, голландцы еще раньше заплатили за пушки, так что это было и по справедливости, ведь король ни пенни не вернул бы им, так что мы отбыли еще и за честь Англии.

Мы доставили пушки, хотя телеги развалились на куски и вместе с ними все необходимое, как то: 500 ядер, шомпола, змеевики и прочее, к гавани, где матросы погрузили все в трюм корабля «Гроен Дрейк» с шестью пушками, принадлежащий капитану Виллему ван Брилле. Путешествие длилось три дня, море для зимнего времени было хорошее, только слишком холодное. Мы ели и пили все свежее: хлеб, сыр, селедку, эль. Слайс — плоское мрачное место, на мой взгляд: все дома кирпичные, коричневые или красные. Очень хорошее дело мы сделали, поскольку, с тех пор как несколько месяцев назад испанцы захватили Остенде, это остался единственный порт в западной Фландрии. Мы выгрузили пушки, установили их на телегах.

Нэн, я слишком долго болтал о своей глупой юности и боюсь, у меня мало времени. Рана болит сильнее прежнего, и доктор говорит, она загноилась, и дает мне не больше двух дней.

Да, нелепо. Не создалось ли впечатление, будто я самый знаменитый распутник в городе? Все не так. Я часто влюбляюсь, но это другое. Да, доктор Фрейд, я компенсирую отсутствие материнской любви; да, доктор Юнг, я не способен заключить мир со своим отрицательным «эго»; да, отец, я грешен и сам виноват в том, что делал, и в том, чего не сумел сделать. Тем не менее я настаиваю: это не просто секс. У меня никогда ни с кем не было лучших сексуальных отношений, чем с Амалией, но их оказалось недостаточно. С самого начала нашего брака я привычно имел кого-то на стороне. Как уже сказано, в Нью-Йорке с этим проблем нет.

Ингрид, моя нынешняя приятельница, — хороший тому пример. Умный или нетерпеливый читатель, возможно, подумает: о, он нарочно тянет, не желая говорить о Миранде. Это правда — и в то же время полная чушь. Я в смертельной опасности, но я пока не умираю, как бедняга Брейсгедл; возможно, в моем распоряжении все время мира.

Ингрид почти двенадцать лет была счастлива в браке с Гаем, успешным телевизионным деятелем и, по общим отзывам, настоящим принцем по сравнению со многими другими мужчинами в этом бизнесе. Однако однажды, на пятьдесят втором году жизни, он встал с постели, пошел в ванную, начал бриться — и тут что-то лопнуло у него в мозгу, и он умер на месте. Никаких угрожающих симптомов, прекрасное здоровье, хорошее кровяное давление, низкий холестерин — но он умер. Три последующих года Ингрид провела, погрузившись в глубокую скорбь. Потом естественные природные потребности снова взяли верх, она решила примириться с потерей и вернуться к жизни. Целых три траурных года она ни с кем не встречалась, но теперь приняла приглашение на одну из благотворительных вечеринок, где люди богатые встречаются с людьми творческими, чтобы добавить хоть чуть-чуть божественного вдохновения в свою иссушающуюся жизнь. Она пошла в спа-салон и в самую модную парикмахерскую, остригла волосы, купила новый наряд и вышла в свет.

Выглядела она очень мило: чуть больше сорока, довольно высокая и, возможно, слегка тяжеловатая для танцев — по этой причине она рано занялась хореографией. Светло-каштановые волосы, стрижка «под мальчика», удлиненные серые глаза, похожие на волчьи. Большой рот с неправильным прикусом, что лично мне кажется очень привлекательным. И тело танцовщицы. Я тоже был на этом празднестве — в качестве состоятельного человека, жаждущего дуновения настоящей жизни. Едва увидев эту женщину, я схватил за руку своего партнера Шелли Гроссбата, знакомого со всеми в музыкальном бизнесе, и спросил, кто она. Задумавшись на мгновение, он ответил:

— Боже, кажется, это Ингрид Кеннеди! А я-то думал, она умерла.

Он нас познакомил. Мы поболтали о танцах и интеллектуальной собственности; получилась весьма увлекательная беседа о том, в какой степени танцы защищены законом об авторском праве. Я нашел ее умной и забавной; полагаю, у нее осталось похожее мнение обо мне.

Позже, тем же вечером, мы вдвоем прикончили две бутылки вина. Она вперила в меня взгляд своих удлиненных серых очей и поинтересовалась, можно ли задать личный вопрос. Я кивнул, и она спросила:

— Вам нравится трахаться с женщинами?

Я ответил, что, в общем-то, нравится.

— Ну, — сказала она, — у меня три года не было секса, после того как умер мой муж, а вы, похоже, милый человек. В последнее время меня снова разбирает охота, а от мастурбации никакого толку…

Я ответил, что мне она тоже не помогает.

— Тогда, если вы не страдаете никакими венерическими заболеваниями…

Я заверил ее, что нет, и она продолжала:

— Я живу в Территауне и всегда снимаю номер, когда иду на подобные мероприятия, чтобы не садиться за руль в пьяном виде. Сегодня вечером, надеюсь, мне попался приличный человек, которого я могу пригласить к себе.

Да, она была пьяна, но не сильно. Без дальнейших обсуждений мы выскользнули из зала и поднялись на лифте. Во время оргазма она издавала редчайшие в моей практике звуки — смех. Не долгий хохот, каким заливаются на шоу комиков, но журчащее глиссандо, нечто среднее между стоном, который издают, стукнув внутренний мыщелок плечевой кости, и радостной истерикой маленькой девочки, когда ее щекочут. Понадобилось время, чтобы привыкнуть, но это звучало поистине восхитительно — как будто вы были с настоящим другом, а не вовлекались в очередную мрачную схватку полов.

Так это началось. У нас с Ингрид мало общего. В основном мы разговариваем о своих прежних супругах, и нередко наши встречи заканчиваются слезами. У меня бывали и другие женщины, но теперь нет. По моему мнению, это признак не столько верности, сколько сильной усталости. Я знаю, что некоторые мужчины (Микки Хаас, кажется, относится к такому типу) находят удовольствие в том, чтобы плести сети и сталкивать одну женщину с другой, провоцировать трагические сцены и так далее; но я не из их числа. Меня нельзя назвать даже скромным распутником. У меня просто нет сил сопротивляться искушению. Расхожее мнение состоит в том, что мужчина преследует женщину и добивается своего, но ко мне это не относится. Моя история с Ингрид вовсе не уникальна, такое случается достаточно часто. Они смотрят на вас, они отпускают замечания, они определенным образом говорят на языке тела и, возможно, испускают некие загадочные феромоны; в любом случае, они сообщают о своей доступности, и мужчина отвечает: ох, почему бы и нет? По крайней мере, я так делаю.

Единственной женщиной, которую я когда-либо сознательно и предприимчиво обольстил, стала моя жена Амалия, в девичестве Пфаненстилер. Я должен рассказать об этом, прежде чем вернуться к Миранде.

(Представьте, что время остановилось, и мы с Мирандой все еще стоим в библиотечном зале, наши