которого он не знал, чьи глаза подозрительно посверкивали за толстыми линзами. Алчные глаза, с сумасшедшинкой. А глаза Ролли не выражали вообще ничего — пустые, как само небо. С трудом удерживая желание схватить пакет и бежать, Крозетти вытащил только письмо Ричарда Брейсгедла к жене; это было нетрудно, потому что страницы заметно различались на ощупь. Не стоит торопиться показывать шифрованное послание, подумал Крозетти. Сначала посмотрим, что он скажет насчет письма.

Булстроуд расправил страницы на столе перед собой, и Крозетти обмяк в кресле. Страх заставил его достать письмо — дешевый страх показаться этой женщине еще большим тупицей, чем раньше. Он знал, что ему придется всю жизнь стыдиться своего поведения с Ролли, что ее образ будет всплывать в сознании снова и снова, отравляя радость и углубляя депрессию. Не только сегодняшний образ, но и образ девочки, запертой в земляном подвале и с ужасом ожидающей появления своего мучителя. И он, Крозетти, ничем не может помочь ей; более того, он внес свою лепту в ее страдания. Ты просто задница, Крозетти, ты полное дерьмо…

— Вы можете прочитать текст, профессор?

Это спросила Ролли; звук ее голоса прервал терзания Крозетти. Булстроуд откашлялся и ответил:

— О да. Почерк не слишком умелый, но вполне читаемый. Представляю себе того, кто это написал: человек необразованный, университетов, как говорится, не кончал, но писать ему не в новинку, без сомнения. Может, какой-то мелкий клерк? Изначально, я имею в виду.

Булстроуд продолжил чтение. Прошло примерно полчаса; Крозетти чувствовал себя как в кресле дантиста. Наконец профессор выпрямился и сказал:

— М-м-м, да, в целом очень интересный и ценный документ. Точнее говоря, документы, поскольку, как вы заметили, мисс Ролли, существуют три совершенно разных документа. Это, — он кивнул на разложенные на столе листы, — предсмертное письмо человека по имени Ричард Брейсгедл. По-видимому, он был ранен в сражении при Эджхилле, первом крупном сражении английской гражданской войны, случившемся двадцать третьего октября тысяча шестьсот сорок второго года. Он пишет из Банбери, городка неподалеку от поля битвы.

— А что насчет Шекспира? — спросил Крозетти. Булстроуд вопросительно посмотрел на него и удивленно замигал за толстыми линзами.

— Прошу прощения? По-вашему, здесь есть отсылка к Шекспиру?

— Ну да! В этом вся суть. Он говорит, что следил за Шекспиром, что у него есть рукопись одной из пьес и что именно он понуждал Шекспира написать пьесу для короля. На последней странице, где подпись.

— Дорогой мой мистер Крозетти, уверяю вас, ничего подобного там нет. Рукописный текст может сбить с толку любого… м-м-м… дилетанта, и люди видят то, чего нет и в помине. Знаете, как можно видеть образы в облаках.

— Нет, послушайте, вот же оно. — Крозетти встал, обошел стол и нашел нужные строчки. — Вот эта часть. Здесь написано: «В них рассказано, как мы шпионили за тайным папистом Шакспиром. Или так мы думали, хотя теперь я меньше уверен. Что касается этого, по своим склонностям он был Никакой. Но пьесу о М. Шотландской точно написал он, как я приказал ему от имени короля. Странно все-таки, что, хотя я мертв и он тоже, пьеса еще жива, написанная его собственной рукой, лежит там, где только я один знаю, и, может, останется там навсегда».

Булстроуд поправил очки и испустил сухой смешок. Взял увеличительное стекло и поднес его к строчке текста.

— Должен сказать, у вас богатое воображение, мистер Крозетти, но вы ошибаетесь. Тут говорится: «Я расскажу тебе о тайной продаже драгоценностей в Солбс». Этот человек, должно быть, служил посредником того или иного рода в Солсбери для этого лорда Д. Потом он продолжает: «Из-за этих воров я не смог исповедоваться. По своим склонностям я был ничто». И дальше он пишет: «…эти жемчужины все еще сохранились его собственной рукой»[30] и говорит, что он один знает, где они. Я не совсем понимаю, что означают слова «сохранились его собственной рукой», но ведь это писал человек умирающий, явно в плачевном состоянии. Такое впечатление, будто он перескакивает с одной темы на другую. Возможно, многое из написанного здесь — чистейшая фантазия, предсмертный бред, в котором он вспоминает свою жизнь. Однако и без упоминания о Шекспире документ весьма интересен.

— О чем еще тут говорится?

— Ну, он дает живое описание сражения, что всегда представляет интерес для военных историков. По-видимому, он также был участником Тридцатилетней войны. Побывал на Белой горе, в Лютцене и Брейтенфельде, хотя деталей он здесь не приводит. А жаль. Он профессиональный артиллерист, похоже, обученный отливать пушки. Еще он утверждает, что предпринял путешествие в Новый Свет и потерпел кораблекрушение около Бермудских островов. Для семнадцатого столетия это очень интересная жизнь, даже выдающаяся. Потенциально представляет собой огромную ценность для изучения профессионалов; правда, я подозреваю, что здесь есть немало от Мюнхгаузена. Однако, боюсь, ни слова о Шекспире. — Последовала пауза; тягостное молчание длилось секунд тридцать.

Потом: — Я с удовольствием куплю у вас рукопись, если пожелаете.

Крозетти посмотрел на Кэролайн, та ответила ему ничего не выражающим взглядом. Он сглотнул и спросил:

— Сколько?

— О, за рукопись начала семнадцатого столетия такого качества, думаю… м-м-м… тридцать пять подходящая цена.

— Долларов? Снисходительная улыбка.

— Сотен, разумеется. Тридцать пять сотен. Могу выписать чек прямо сейчас.

Крозетти почувствовал спазмы в животе, на лбу выступил пот. Что-то тут не так. Непонятно, каким образом, но он понял это. Отец всегда толковал об инстинкте, а сам Крозетти называл такое чувство внутренним голосом. Сейчас внутренний голос заставил его сказать:

— Ну… спасибо… но мне хотелось бы выслушать еще чье-то мнение. В смысле, расшифровку текста. И… м-м-м… не обижайтесь, доктор Булстроуд, но я не исключаю возможность того, что…

Он сделал неопределенный жест, не желая облекать свою мысль в слова. Поскольку он стоял, ему ничего не стоило сгрести бумаги со стола Булстроуда и начать убирать их обратно в бумажную обертку.

— Ну, дело ваше, — пожал плечами профессор, — хотя сомневаюсь, что где-то вам дадут больше. — Он посмотрел на Кэролайн и спросил: — Как там наш дорогой Сидни? Надеюсь, уже оправился от шока после пожара.

— Да, с ним все в порядке.

Голос Кэролайн Ролли прозвучал так необычно, что Крозетти перестал возиться с оберткой и посмотрел на нее. Ее лицо побелело как мел. С чего бы это?

— Крозетти, — продолжала она, — не выйдете со мной на минутку? Вы нас извините, профессор?

Булстроуд одарил ее официальной улыбкой и сделал жест в сторону двери.

Поток профессоров и студентов снаружи был, по летнему времени, совсем скудный. Ролли схватила Крозетти за руку и потянула в нишу — первое ее прикосновение после вчерашнего приступа рыданий. Стискивая его руку, она страстно заговорила хриплым и напряженным голосом:

— Послушайте! Вы должны продать ему эти проклятые бумаги.

— С какой стати? Ясно же, что он втирает нам очки.

— Ничего подобного, Крозетти. Он прав. Там нет упоминаний о Шекспире. Лишь безответственная болтовня умирающего, кающегося в своих грехах.

— Я не верю.

— Почему? Какие у вас доказательства? Принимаете желаемое за действительное, ничтожных три часа посидев над рукописным текстом?

— Может, и так, но я хочу показать его еще кому-нибудь. Тому, кому я доверяю.

Ее глаза наполнились слезами, лицо сморщилось.

— Ох, господи! — воскликнула она. — Боже, дай мне сил! Крозетти, неужели вы не понимаете? Он же знаком с Сидни. Почему, вы думаете, он только что упомянул о нем?