пушек.
Как ты женщина, Нэн, тебе трудно это понять, но, впервые услышав рев пушек, я пропал. Мне страсть как захотелось слышать его снова и снова, и видеть, как летят ядра, я чувствовал какое-то опьянение силой. А это было лето года пятого, мне уже минуло пятнадцать, и мой хозяин увидел это и по доброте своей сказал, парень, мне нужно остаться, чтобы приглядеть, как будут починять мельничный лоток и колесо, а ты поезжай с нашими кулевринами в Тауэр, посмотри, как артиллеристы их испытывают. Я очень обрадовался, потому что все это время не видел мать и отца, и тогда мы нагрузили две телеги пушками, положили их на солому, шесть быков тянули каждую, с нами были люди нанятые, чтобы править и охранять, и я отправился из Тичфилда в Портсмут, а оттуда люггером в Грейвсенд, потом сменил люггер на баржу и поплыл вверх по реке к Тауэру. До этого я никогда не плавал на судах, мне очень понравилось, и морская болезнь меня не донимала, как некоторых других на борту.
Пушки доставили в Тауэр без повреждений, за что я от всего сердца возблагодарил Господа, поскольку довезти два груза по 48 центнеров в каждом, да с дорогами, какие они были в те дни, дело немалое. Матросы много пили, обычная беда на море. Я пошел на Рыбную улицу, и семья по-дружески встретила меня, только они удивились, каким взрослым я стал, задержали меня допоздна, рассказывали, что случилось за все годы, что я с ними не виделся. Но мой отец хотел обращаться со мной как раньше, чего я едва мог вынести, как теперь был мужчиной, а не мальчиком. И все же я терпел это ради матери, ради мира в доме, согласно заповеди: почитай отца. У нас появилась новая служанка Маргарет Эймс, угрюмая лицемерка, хоть и добрая христианка, которая по какой-то причине невзлюбила меня.
На следующее утро спозаранку я отправился в Тауэр на стрельбы. Артиллерийский офицер по имени Питер Гастингс поразился моей молодости. Он ожидал увидеть моего хозяина, как бывало прежде. В обе кулеврины заложили двойной заряд, посмотреть, не разорвет ли их, но, слава Богу, нет. Потом я сидел с мистером Гастингсом и другими офицерами, разговор был очень веселый, но непристойный. Многие из их компании были мастера-пушкари и недавно вернулись с войны с Голландией. Этот разговор нравился мне, потому что я очень желал познакомиться с их искусством и заставлял отвечать на мои вопросы, а именно: как лучше установить пушку на поле, как правильно прицелиться, чтобы поразить цель, какие бывают сорта пороха, как смешивать и сохранять его, как посчитать, на каком расстоянии цель. Последний вопрос поставил их в тупик, они заспорили между собой, один говорил, что только на глаз, а другой сказал, нет, надо пристреляться, глядеть внимательно при каждом выстреле, куда упало ядро, и прикидывать, добавить или убавить пороха, а также учесть, что ядра нагреваются по мере как идет день, потому что горячее ядро от того же заряда летит дальше.
Тогда я спросил их, почему они не применяют метод синусов и треугольников, на что они изумились, поскольку никогда об этом не слышали. Ну, я нарисовал им маленькую картинку, показал, как с помощью квадранта и измерительной линейки длиной в один ярд определить расстояние от одной точки до другой, которая далеко. Они захотели посмотреть этот метод безотлагательно, я взял для примера далекое дерево, посчитал, потом мы дошли до него, и они были очень довольны, как все совпало с моими расчетами. Тогда большой добродушный человек Томас Кин хлопнул меня по плечу и сказал: парень, я сделаю из тебя истинного артиллериста, если тебе когда-нибудь надоест лить пушки, иди ко мне в помощники, будем воевать, всех испанцев перебьем. На это я поблагодарил его, но сказал, что пока о войне и не помышляю. Как мало, Господи, знаем мы о твоих замыслах насчет нас.
5
Полагаю, я могу поставить себе в заслугу, что после ухода детективов не сразу ринулся в офис. Нет, я остался в гимнастическом зале и действовал по обычному расписанию — принял душ, сходил в парную и только после этого поехал назад. В автомобиле, признаться, я против обыкновения практически не поддерживал разговор с Омаром. Тот немного навязчиво выражал беспокойство по поводу наших дел в Ираке и взаимоотношений между приютившей его страной и исламским миром. После 9 сентября у него случилось несколько неприятных инцидентов в городе. Однако тем утром, когда радио бормотало самые последние новости, а Омар комментировал их, меня по-настоящему заботило лишь одно конкретное зверство — несчастная судьба моего недавнего клиента Булстроуда. Мог ли он и в самом деле найти документ, приводящий к бесценной рукописи? Значит, убийца хотел получить этот документ? Возникала еще более неприятная мысль: пытки означают, что от жертвы требовали информацию. А какую информацию мог сообщить Булстроуд, если не имя того, кому отдал рукопись? То есть мое имя. Я практически не знал профессора, но ни секунды не сомневался, что под пытками он выдаст местонахождение конверта.
И снова, как в разговоре с копами, возникло ощущение нереальности. События приняли формы, навеянные кино и романами. Вскоре после окончания колледжа я, в то время еще не склонный идти против течения, уступил неизбежному и записался добровольцем в армию (единственный из всего моего выпускного класса). Меня отправили не в пехоту, а в медицинскую часть, и в итоге я оказался в Двенадцатом эвакуационном госпитале в Хуши, в Южном Вьетнаме. В отличие от моего дедушки-эсэсовца, я был ничем не примечательным солдатом, каких обычно называют «тыловыми крысами». Однако мне приходилось видеть, как эффектно взрываются боеприпасы при попадании вражеской ракеты, а наблюдатели при этом в один голос повторяют: «Точно как в кино». Жизнь в целом не слишком похожа на триллер, но, если мы оказываемся в ситуации, напоминающей киношную, мы перестаем воспринимать происходящее как часть собственной реальной жизни; наше сознание замусорено образами популярных фильмов. В результате человек испытывает тупое недоумение и говорит себе: со мной такого произойти не может. Нет, нет, с кем угодно, только не со мной.
Придя обратно в офис, я нашел у мисс Малдонадо ключ от нашего банковского сейфа — сама она куда-то вышла. Достал конверт Булстроуда и унес к себе. Когда я возвращал ключ на место, мисс Малдонадо вопросительно посмотрела на меня, но я не стал ничего объяснять, и она тоже промолчала. Я попросил, чтобы меня не беспокоили, и заперся в кабинете.
Я не специалист, но бумаги в конверте казались старинными. Конечно, так и должно быть, даже если они фальшивые; но
Я поместил их в новый конверт, уничтожив старый, и убрал конверт в сейф. Потом занялся текущими делами. На следующий день, согласно моей записной книжке, я должен был встретиться за ланчем с Микки Хаасом. Мы обычно встречаемся — точнее говоря, встречались — раз в месяц. Он предварительно звонил мне, как сделал и в тот раз. Он предложил пойти в «Соррентино» — ближайший ресторан, а я сказал, что пришлю Омара. Мы всегда так поступаем, когда Микки собирается в центр города. «Соррентино» — один из множества почти одинаковых итальянских ресторанов в боковых улицах на востоке деловой части Манхэттена. Эти заведения процветают за счет того, что кормят по завышенным ценам людей вроде меня. Каждый из множества хорошо оплачиваемых офисных работников на Манхэттене имеет свой любимый «Соррентино»; это вроде дома, но без домашнего напряжения. В этих ресторанах одинаково пахнет, в каждом метрдотель, который знает вас и ваши предпочтения в еде и питье, а во время ланча в зале непременно найдется пара интересных женщин, чтобы одинокий мужчина средних лет мог остановить на них свой взор и отпустить на волю воображение.
Марко («мой» метрдотель) усадил меня, по обыкновению, за столик справа в глубине зала и принес, не спрашивая, бутылку «Россо ди Монтальчино», бутылку «Сан-Пеллегрино» и тарелку анчоусов, чтобы скрасить время ожидания. Спустя примерно половину стакана восхитительного вина появился Микки. С годами он набрал солидный вес, как и я, вот только, боюсь, у него это произошло исключительно за счет жира. Подбородок у него двойной — тогда как мой сохранил прежние очертания; волосы все еще густые и вьющиеся, в отличие от моих; выражение лица уверенное. В тот день вид у него был необычайно измученный или, точнее сказать, загнанный. Глаза налились кровью и заплыли, под ними синие круги. В общем, он явно был не в себе. Я знал Микки много лет и ошибиться не мог.
Мы поздоровались, он сел, налил себе стакан вина и осушил половину одним глотком. Я спросил, все
