Примерно так мы поговорили. Помню, Микки страшно возбудился, ругался и вопил, хотел увидеть эту груду старой бумаги немедленно, устроил мне настоящую сцену. Я и не знал, что он на такое способен, — из нас двоих я всегда считал артистом себя.
Я объяснил ему свой план: я добываю машину и уезжаю в его хижину на озере Генри, где бывал много раз, знаю дорогу и где лежат ключи. Спустя некоторое время может, через пару дней — он приедет ко мне и изучит материалы, то есть и шпионские письма в моем компьютере, и рукопись. Он выработает собственное мнение, возьмет образцы чернил и бумаги, чтобы проверить их в лаборатории. Если пьеса окажется подлинной, мы уедем в какой-нибудь нейтральный город, скажем, Бостон, и созовем пресс- конференцию.
Микки согласился с моим планом, в чем я не сомневался. Прежде чем положить трубку, я заставил его поклясться именем Шекспира, что он абсолютно никому не расскажет, где я и что мы задумали. Закончив разговор, я позвонил в одно экзотическое местечко на Бродвее, где можно нанять автомобиль, и договорился, что они дадут мне «эскаладу». Меньше чем через час я добрался до реки Гудзон и поехал дальше на север в своей комфортабельной «консервной банке».
И вот я здесь. Может, настало время подвести итоги, но как это сделать? В отличие от Дика Брейсгедла, я современный человек и, следовательно, далеко отошел от нравственных норм. Сознание все еще перемалывает разговор с отцом. Возможно ли, что он говорил правду? У кого спросить? Только не у брата и сестры. Мириам не хочет знать правды, если та кусает ее за подвергшуюся липосакции задницу, а Пол… Полагаю, Пол думает, что в силу своего призвания является приверженцем истины. Однако он служит не правде, а высшей истине. Такие люди склонны лгать, как последние ублюдки, защищая вышеупомянутую истину. Может быть, я во всем ошибался относительно своего прошлого? Может быть, я выдуманный персонаж, напичканный ложью, причем неизвестно кем и с неизвестной целью, или вообще без пели, или ради садистской забавы? Пребывание в одиночестве вне общества способствует потере чувства реальности и приводит к безумию. Правда, считается, что если человек подозревает у себя признаки безумия, то он здоров. Если вы на самом деле сходите с ума, вопросов и сомнений у вас не возникает.
Какова же основа реальности, если признать, что вся обусловленная опытом структура представлений о жизни оказалась подделкой? Размышляя над этим вопросом, я вспомнил об Амалии. Насколько мне известно, она за всю свою жизнь никогда всерьез не лгала. Конечно, она могла бы солгать ради спасения кого-то — ну, скажем, солгать гестаповцам о спрятанных беженцах — но только по жизненно важной причине. Если же вам лгут последовательно, вы вынуждены отказываться от своих представлений о реальности — как улитка втягивает рожки — и остаетесь плыть по течению в плотном и непроницаемом облаке вымысла. Это делается ненамеренно — таков один из основополагающих законов нравственной вселенной. И когда вы плывете по течению, вы, естественно, не создаете ничего, кроме нового вымысла. Я юрист, а юристы призваны создавать вымысел, который позже, в суде, соревнуется с вымыслом противоположной стороны, в то время как судья или жюри решают, чья выдуманная картина мира убедительнее. Это и есть правосудие. А в личной жизни я продолжаю выдумывать людей, и они становятся персонажами унылого романа моей жизни; к примеру, Миранда как идеальная жена (слава богу, что я все еще могу думать о ней, хотеть ее, хотя она — фантом) и Микки Хаас как лучший друг.
Только что, в самый разгар этих печальных и бессвязных размышлений, позвонила сестра. Связь здесь очень хорошая, поскольку прямо на участке установлена опора с антенной, искусно разрисованная для придания сходства со стволом сосны. Вот как в один миг рушатся планы. Отец прятал ее с моими детьми в квартире, о которой знал только он, и Мири всего лишь (по необходимости, разумеется) съездила к себе домой, чтобы забрать кое-какую одежду и другие вещи — «ботокс», например. Она взяла с собой детей, потому что сидеть взаперти им безумно надоело. Нет нужды говорить, что у дома ее поджидали люди Шванова, и они захватили детей. Таким образом, поддельное похищение превратилось в реальное. Это произошло сегодня утром. Бандиты связали Мири, и спасло ее только появление уборщицы. Моя сестра вообще-то совсем не дура, но изо всех сил старается произвести именно такое впечатление.
Я не ожидал подобного развития событий, но теперь, когда все уже случилось, логично предположить, что в ближайшем будущем здесь появятся представители различных партий, причастных к делу Брейсгедла. Микки приедет, потому что захочет довести до конца последнюю часть своей изумительной аферы, но он явится не один. Я пытаюсь вспомнить, когда до меня впервые дошло, что Микки и есть то промежуточное звено, соединившее Булстроуда и Шванова, о котором мы с ним говорили. Сознание складывает разрозненные клочки информации в целостную картину по своим собственным законам, и только тогда наступает озарение. Не могу объяснить, почему я сразу не уловил сути. Может быть, я начал догадываться, когда Оливер Марч рассказывал про издевательства Микки над беднягой Булстроудом; или когда узнал, что Шванов ростовщик и ссужает деньгами богатых козлов, внезапно оказавшихся в положении банкротов. Разве Микки не богатый козел, обремененный денежными проблемами? И почему я воображал, что его жены в пылу ссоры (они всегда ругались с Микки) не сообщат ему в качестве ядерного удара о том факте, что я поимел их всех, и это не породит у него ненависти ко мне и желания жестоко отомстить? Почему я не задумывался обо всем этом? Потому что я придумал себе лучшего друга, конечно же. И наперсника.
Наверно, на каком-то глубинном уровне после нашей встречи с Паско я понял, что в моем окружении есть только один человек, способный нанять мошенника для осуществления аферы. Признанный во всем мире специалист по Шекспиру, единственный человек, связанный сразу и со Швановым, и с Булстроудом, и с Джейком Болваном Мишкиным. Ради миллионов долларов он не погнушается прихватить с собой шайку еврейских гангстеров, и я сильно сомневаюсь, что успею остановить его. Странным образом он похож на моего отца: если Иззи говорит, что итог сходится, никто не усомнится. Если Микки говорит, что это Шекспир, результат тот же.
Остается вопрос, почему я отправился в его хижину, вместо того чтобы спрятаться в одном из множества разбросанных по стране анонимных и действительно тайных мест, доступных человеку с большим количеством наличных денег. Да потому что я устал от этого. Я хочу быть настоящим. Пусть даже меня убьют, плевать, но перед смертью я хочу проникнуть в царство истины. Очень благородно, Мишкин, и очень сентиментально; однако есть и другая причина. До меня лишь недавно дошло, что облик Миранды, когда она явилась мне, — прическа, одежда, весь ее вид — был задуман по принципу максимального сходства с моей женой, какой та была, когда я впервые встретил ее. Именно это сходство и сшибло меня с моего, как известно, не слишком надежного насеста, поразило в самое сердце. А кто знал, как выглядела юная Амалия, кто множество раз видел ее за прошедшие годы, кто слышал из моих собственных уст, что мне нравится в ней? Конечно, мой лучший друг. Господи, как банально. Даже не очень сообразительный будущий читатель моих записок наверняка все понял гораздо раньше, чем я. Но, как известно, мы видим соринку в глазу другого, не замечая бревна в собственном. Да, славный старина Микки хорошо подставил меня, и — господи, помоги! — я надеюсь, что для полноты мести он привезет с собой и Миранду. Хотелось бы увидеть ее еще раз.
22
В подземке Крозетти никак не мог перестать смеяться над собой и, по-видимому, делал это так громко, что привлекал взгляды других пассажиров. Женщина с двумя маленькими детьми даже пересела от него подальше. Почему он смеялся? Потому что ехал в подземке после нескольких недель «светской жизни» с частными самолетами, пятизвездочными отелями и прочим, и стоимость этих недель была сопоставима с бюджетом «Титаника». Однако десять тысяч — а может, и все пятьдесят — помогут ему. Если он их получит. Мишкин заплатит. Он, конечно, неприятный тип, но не
Он вошел в материнский дом в самом радужном настроении и был неприятно удивлен тем, как его встретили. Выяснилось, что Мэри Пег страстно желала собственными глазами увидеть пьесу и пришла в ярость, узнав, что ее бестолковый сын
