— Неплохо ты тут устроился. — Алык присел на стул, осмотрелся. Ничего лишнего, единственная роскошь — старинный письменный стол из черного дерева, знакомый с детства. Не удержался дед, перевез из замка. Вся остальная мебель сколочена из толстых березовых досок, на постели домотканое белье. — Сам хозяйничаешь?

— Женщина из Шахт через день приходит. — Старец подошел к навесному шкафчику, открыл. Внутри оказалось несколько кувшинов и мисок, накрытых чистыми платками. — Хлеба, творога, квасу? Вина, увы, не держу. Нарушает ясность мыслей.

— Я не голоден.

— А твои друзья?

— Они мне не друзья.

— Что ж так? Вы вроде неплохо спелись.

— Я больше не верю в дружбу. А в хоре каждый все равно ведет отдельную партию.

— Ну, как знаешь. — Отшельник закрыл дверцы, обошел вокруг стола и сел напротив внука. Сцепил пальцы над столешницей. — Меня, полагаю, ты тоже навестил не из уважения к старости?

— Нет.

— Хотя бы не врешь, — одобрительно заметил старец. — Признаться, я удивлен. Думал, ты заявишься сюда в несколько ином виде.

— Это временно. Мне нужна твоя помощь. Скажи, можно ли как-нибудь разрушить связку?

Но бывший путник не спешил расставаться с секретами общины.

— А помнишь, — задумчиво сказал он, глядя мимо внука на реку за окном, — как я отговаривал тебя идти в Пристань? Как мать рыдала? Разом на пять лет постарела, я ее даже не сразу узнал, родную-то дочь…

— Я не жалею о своем решении, — огрызнулся Альк. — Если думаешь, что я стану каяться и проклинать юношескую глупость, то вынужден тебя разочаровать. Моей единственной ошибкой было излишнее доверие к наставникам. Это не повторится.

— А твой отец так мечтал, что ты займешь его место, — словно не слыша, продолжал дед. — Столько сил и денег в твое обучение вложил. История, фехтование, риторика, дипломатия, три языка… Месяц добивался у тсаря аудиенции, чтобы похлопотать за сына, пристроить на свое место — даже если это означало его уступить.

Альк поморщился:

— Лучше бы он спросил, о чем мечтал я.

— И как, ты этого добился? — с мягкой иронией поинтересовался отшельник.

— Если б это зависело только от меня…

— Оно и зависело от тебя, — уверенно перебил дед. — Если наставники решили, что ты годишься только в крысы, то это твоя, а не их вина.

— Да я был лучшим среди тамошних видунов! — Альк вскочил.

— Лучшим не значит хорошим. — Дед тоже поднялся, спокойно и непреклонно глядя внуку в лицо. — В любом случае теперь это не имеет значения. Ты ведешь себя как беспокойник, который уже месяц как умер, но не желает с этим смириться, продолжая тревожить живых людей. Ты ведь и сам чувствуешь это, правда? — понизил голос отшельник. — Может, человеком чуть слабее, реже, но оно никуда не исчезает. Ты изменяешься. От тебя уже веет безумием, а дальше станет еще хуже. Возвращайся в Пристань, Альк. Это лучшее, что ты можешь сделать для себя и других.

— Все мы изменяемся, — искривил губы Альк. — Честные крадут, верные предают, сильные напяливают серые тряпки, надеясь спрятаться под ними от гнева Хольги.

— Я ни от кого не прячусь, — с достоинством возразил отшельник. — И пришел к Богине не из страха, а желая приобщиться к ее мудрости.

— Взамен приобщив ее к человеческой глупости?

— Я сделал свой выбор, — повысил голос старец.

— А я — свой!

— Вот и подчинись ему, упрямец! — хлопнул по столу отшельник. — Кончай это бесполезное барахтанье. Безумие — твое спасение, а не кара. Уступи ему, и боль пройдет, а «свеча» еще долго будет служить людям.

— То есть ты не станешь мне помогать? — уточнил Альк, и Рыске захотелось бежать отсюда без оглядки.

— Нет. — Слово упало, как палаческий топор. — Я очень любил тебя, внук, — живого. Но есть вещи, которые мы не в силах изменить. Только принять.

— Тогда…

Рыске почудилось, что она это уже видела. Особенно когда Альк рывком выхватил клинок и нацелил его деду в горло.

— Если, — прошипел он, — ты не откроешь мне тайну обряда…

Отшельник побледнел, и хотя выражение его лица не изменилось, Жар увидел, как у старика задрожали кончики пальцев. Друзья уже подглядывали в открытую, савряне сейчас не заметили бы и пролетающей за окном жабоптицы. Рыска от страха закусила ноготь. Вмешаться, вступиться за беззащитного старика? Чтобы взбешенный мужчина зарезал всех троих?!

Альк по-крысиному скрипнул зубами — и внезапно отдернул клинок от дедовой шеи. Отступил на шаг и, захлебываясь от злости и горечи, начал говорить. Быстро-быстро, по-саврянски, и мало кто из толмачей взялся бы перевести это Рыске. Ведь правильно воспитанные внуки хотят, чтобы их любимые старики жили долго и счастливо, не страдая ни обычными хворями, ни срамными, и желать это дедушкам обычно не принято.

— Все? — спокойно осведомился отшельник, когда Альк выдохся.

— Нет. — Саврянин подчеркнуто аккуратно убрал клинок в носок и за пояс — Отдай мои деньги.

— Что? — Наверное, если б разгневанный внук все-таки его рубанул, старик не был бы так удивлен.

— Мое наследство, — жестко повторил Альк. — Ты же вечно хвастался, что перед уходом в скит отложил для каждого из внуков по сотне золотых и мы получим их после того, как вступим во владение замком, заключим брак или на кого-нибудь выучимся.

— Зачем крысе деньги? — Краска потихоньку возвращалась на лицо отшельника.

— А зачем они святому старцу? — Два последних слова искорежила издевка.

— Мало ли добрых дел, на которые можно их потратить? Сиротские приюты, больницы, нищие…

— Не беспокойся: нищим они и достанутся. Кончай юлить, дед. Я выучился? Выучился. Отдавай.

— Думаешь, я их прямо тут под половицей держу? — проворчал старик, снова присаживаясь. — Сейчас расписку дам, к купцу Матюхе из Зайцеграда. Устроит?

— Взламывать твои полы у меня все равно нет времени.

— Куда-то спешишь? — Отшельник неторопливо расчистил место для письма, положил чистый лист бумаги, поставил чернильницу. Придирчиво изучил перо, прежде чем обмакнуть.

— Подальше отсюда. Ты ведь уже послал гончую в общину, верно?

— Мой внук, — вздохнул отшельник. Почерк у него оказался мелкий, убористый, весь текст вместился в три строчки с подписью. — Ничего не скрыть. На, держи свою расписку, вымогатель.

Альк бегло просмотрел бумагу, кивнул, но положил обратно на стол:

— Дай перо.

Старик поглядел, что он дописывает на обороте, и одобрительно хмыкнул:

— На предъявителя, а не лично тебе в руки? Разумно.