– Много-много денег, – с подобострастным видом закивал Лопухин. – Ты продать. Петербург купить. Я помогать. Музей. Наука. Понимать? Смотри: много хороших денег.
Да ну? Чернокожий надсмотрщик поднял плеть, затем опустил ее. За этот окаменелый хлам кто-нибудь заплатит? Ну, вряд ли. Нет таких дураков. Несомненно, жалкий раб повредился в уме, причем дважды: принял дерьмо за сокровище и вообразил, что, имей находка ценность, он может претендовать на свою долю, достаточную для выкупа на свободу. Глупец!
Раб был знакомый – из
И все же надсмотрщик сделал два шага вперед и задрал голову – а вдруг все-таки ценность, чем Локи не шутит?..
В тот же миг мелькнула выброшенная вперед рука графа с вытянутым указательным пальцем, и арап издал горлом негромкий булькающий звук. Выглядывающий из-за вагонетки Елбон подумал, что это, должно быть, и есть таинственный «рукосуй», упомянутый Еропкой. Еще мгновение – и голова надсмотрщика, попавшая в мертвый «замок», с мерзким хрустом повернулась на недозволенный природой угол. Отпущенное тело мягко осело. В воздухе, и без того спертом, распространилось зловоние, и Елбон понял, что надсмотрщик напоследок обделался. Верный знак свыше – переродиться ему навозным червем!
Как ни удивительно, сцена отвратительного убийства не произвела на молодого бурята чересчур сильного впечатления. Пожалуй, даже доставила некоторое удовольствие – как отмщение. И Елбон в очередной раз с грустью понял, насколько он еще далек от духовного совершенства.
Поразмышлять на эту тему не получилось, потому что граф сердито рявкнул на него – вроде и тихонько, зато прямо в ухо:
– Заснул? Живо переодевайся!
Если бы с Лопухиным был его саквояж, наполненный многими полезными вещами! Тогда можно наверняка утверждать, что граф не преминул бы самолично сыграть соблазнительную роль арапа. Тусклый свет помог бы подмене. Увы – саквояж уплыл вместе с «Победославом». Приходилось обходиться скудными подручными средствами. И лучшим таким средством по всем физиогномическим показателям был Елбон Топчи-Буржуев с его широким носом, толстыми, почти негритянскими губами, курчавой шевелюрой и примерно таким же ростом, как у покойного арапа.
Ну, шевелюра – дело десятое. Шевелюра после месячной каторги в наполненной угольной пылью шахте – вообще отдельная песня. При необходимости пришлось бы не побрезговать снять с убитого арапа скальп и напялить его на Елбона, предварительно оголив тому голову, однако надобности в том не было никакой – арап носил тюрбан.
Губы тоже закрыты, бог с ними, как и с редкой грязной бороденкой. Что до цвета кожи, то он в угольной шахте у всех одинаков. Вот нос нужной формы – это хорошо. Одинаковый с покойником рост – еще лучше. Разницу же в телосложении (туловище Елбона было длиннее, а ноги короче) ничего не стоило скрыть бурнусом.
Бывший браслет, болтавшийся в арапском носу вместо кольца, как и следовало ожидать, оказался разъемным. Лопухин сейчас же пребольно ущемил им нос Топчи-Буржуева.
– Терпи. Башкой не тряси – выпадет.
Преображение бурята в арапа завершилось в три минуты.
Дальнейшая часть плана основывалась на хорошо изученной системе охраны и, что гораздо важнее, на сложившейся у надсмотрщиков реальной практике несения службы. Систему охраны Лопухин считал в целом удовлетворительной; реальную же практику оценивал гораздо ниже. Теоретически ни один надсмотрщик или охранник не должен был ни секунды находиться вне поля зрения соседа – практически же лабиринт штолен, штреков и лазов не давал такой возможности. Да и дисциплина охраны оставляла желать лучшего. Это давало шанс на удачу.
Прежде всего – начать шуметь как можно позже. И прежде чем тревога выйдет наружу, успеть нанести противнику максимальный урон в живой силе, захватить побольше оружия, безраздельно контролировать главный ствол и все без исключения вертикальные коммуникации. Без этого условия из шахты не вырваться – перекроют выходы и передушат.
Свистнули своих. Велев им держаться ровно на один поворот сзади, граф проследовал вдоль штольни – руки на затылке, понурый вид, тоскливый ужас в глазах. За ним в роли конвойного шагал Елбон, поигрывая плетью. Первый же встреченный на пути охранник довольно гоготнул, ощерив волосатую пасть. Все было ясно ветерану морских разбоев: провинившегося раба ведут для более серьезного наказания, чем заурядная порка. Жаль, нельзя бросить пост и пойти взглянуть на забаву…
Затылок – удивительно удобная стартовая позиция для руки, готовой мелькнуть молнией и впечатать ребро ладони в беспечную шею. Охранник так и умер, не успев ничего понять. Его оружие перекочевало к восставшим.
Та же участь постигла и следующего. А на четвертом вышла осечка. К сожалению, не в револьвере, который выстрелил.
Стрелял кто-то из своих, державшихся позади. То ли глупая случайность, то ли не выдержали нервы, то ли из штрека в штольню не вовремя вынесло надсмотрщика. Какая теперь разница!
Еще можно было предотвратить общую тревогу. Один выстрел – еще не повод. Но какой-то болван позади заорал: «Бей, круши, убивай!» – и началось. Выстрелы, крики, топот ног, и уже не только здесь, но и повсюду. Бунт охватывал шахту быстрее пожара. Кто-то яростно матерился, кто-то хрипел, отдавая богу душу, кому-то со смачным стуком проламывали голову. Захлопали выстрелы – оглушительные револьверные и хлесткие винтовочные.
Счет пошел на секунды. Если сей же момент не прорваться к главному стволу – пиши пропало.
Запутанная топография выработок была преотлично известна Лопухину. Выхватив у Топчи-Буржуева плеть из рук и рявкнув: «За мной!» – он возглавил прорыв.
Спринт в полутемных штольнях относится к категории безумств. Легче легкого растянуться, споткнувшись о шпалу или кусок породы, а смотреть под ноги некогда – успевай только маневрировать, стремительными бросками уходя с линии огня. За спиной топотали. Из боковых штреков выскакивали рабы, больше похожие на чертей, чем на людей. Черное тряпье, черные лица, черные кайла и ломы в черных руках. Одни глаза сверкают, да и те шалые. Почуяли свободу орелики, упились первой кровушкой! Глядите своей не упейтесь. Ох, как глупо началось…
Все-таки споткнулся. Живо откатился к стене, чтобы не затоптали, вскочил. Передовые обогнали его. Впереди всех – борода наперевес – с тяжким топотом бежал некто Никодим, лицо купеческого сословия и никому не интересной фамилии. В плену у пиратов терпели страдания не одни моряки – попадался всякий люд. Никодим этот повез в Англию лес из Архангельска, берег будущий барыш, не желал нести убытки от простоя, по скупости не дождался каравана с охраной, шибко понадеявшись на фортуну свою да еще на Богородицу.
Подвели обе. Строевой лес – он и пиратам нужен. Еще лучше продать его в Англию или Голландию. Кстати, дешевле, чем собирался Никодим.
Намаялся в шахте – страсть. Натерпелся всяких бед. Денно и нощно молился об избавлении, суля Николе-угоднику сначала пудовую свечку, затем часовенку, а в конце концов и храм. И вот… неужто вымолил?!
Всех обогнал Никодим, и вынесла его нелегкая из-за поворота аккурат на заслон. Пятеро нехристей возле нарочно потушенного фонаря – неясные силуэты, зато в недвусмысленных позах. Трое целились с колена, двое других готовились стрелять поверх их голов.
И грянул залп.
Упал простреленный навылет Никодим, упали еще двое. Остальные попятились было, но сзади напирала толпа. Еще несколько секунд, и штольня будет завалена телами мертвых и умирающих. Медлить было нельзя.
– Дай! – гаркнул Лопухин, отшвырнув плеть, и легко завладел револьвером, вывернув чью-то кисть. На уговоры не оставалось времени.
Выстрелил дважды. Перекувырнулся, припал, выстрелил еще. Молниеносный короткий бросок – и новый выстрел.
