куртки.
– А-а…
Остров маячил уже за кормой– мы обошли его по широкой дуге. Усилившийся ветерок плотно надувал парус, и в гребле не было никакой необходимости, но я греб во всю силу, отобрав весло у запыхавшегося Матвеича. Я положил весло только тогда, когда понял: никакая работа не поможет мне забыть спокойное, умиротворенное лицо Милены Федуловны с широко раскрытыми глазами, в которых не осталось и следа безумия.
Не бывает безумных мертвецов.
Мы оставили ее там, на острове; никто не предложил устроить ей погребение по морскому обычаю. Ведь она так хотела найти землю среди воды.
И она нашла ее.
– Смотрите! – вдруг сказала Инночка. – Вот что у Милены из кармана пальто выпало.
На ее ладони, весело сверкая и переливаясь чистыми зелеными бликами, лежал необработанный кристалл изумруда. Тот самый, карат на двести.
– Вот гады! – свирепо булькал Леня. Его устрашающе трясло, он и через час не сумел успокоиться. – Нет, ну я понимаю: охотники, и все такое… на природу потянуло. Ну водой их отрезало, тоже могу понять. Ну горушку топит помалу… Так не сиди сиднем! Здоровые же мужики! Топор небось есть, дерева вокруг сколько угодно, ну и строй плот, как мы! Да мы бы им и пилу дали… на время. Не-ет, дождаться других и отобрать, блин, проще! Правильно ты их, Коля, гады они, и все такое. Надо было и второго срезать…
– Патроны пригодятся, – лаконично возразил Коля, уже остывший после схватки и малословный, как всегда.
Устроившийся на носу Феликс, задрав рубаху и морщась, как обыкновенный пациент, мазал йодом длинную царапину на боку, оставленную картечиной. Повезло…
– Ты знал, что у него есть пистолет? – спросил я шепотом, подсаживаясь поближе к нему на корточки.
– Что?
Хлопал на ветру парус и заглушал тихие звуки. Я повторил погромче.
– Догадывался, – ответил Феликс. – Понимаешь, телохранители телохранителями, но и у самого Бориса Семеновича должно было быть что-то на самый крайний случай. Вот только на следующий день после убийства, когда я потщательнее покопался в его вещах, никакого пистолета там не было. Почему, как думаешь?
– Потому что Коля успел взять его раньше тебя, – кивнул я. – И ты молчал?
– А зачем мне было об этом трепаться? Чтобы все снова начали дергаться? Спасибо. Да, я не знал, зачем Коле оружие – против нас или наоборот. Просто надеялся на лучшее.
– Мне-то мог бы сказать, – упрекнул я.
– Допустим, сказал бы. Что дальше?
– Не знаю… Мне кажется, мы вдвоем могли бы…
– Напасть и отнять? – с усмешкой договорил Феликс. – У этого амбала? Остынь. Я умею чинить конечности, а не шеи. Он бы нам их посворачивал голыми руками, это я тебе говорю. Между прочим… после меня в номер Бориса Семеновича заходил еще кто-то. Я это точно знаю – приклеил к двери волосок… По- моему, кто-то не только заходил туда, но и, вроде меня, копался в вещах… Кто. Бы это мог быть– случайно, не ты?
Я помотал головой.
– Может, нанопитек?
– Мне бы твою уверенность… – Феликс вздохнул. – Но я рад, что оружие попало к Коле, а не к кому-то другому. Не худший вариант… На рожон ради нас он, пожалуй, не полезет, но хотя бы считает, что вместе легче выжить, и то хорошо.
Да, хорошо, подумал я, по очереди оглядывая их всех: Феликса, Колю, Леню, Матвеича, Викентия, Инночку, Марию Ивановну и Надежду Николаевну. Дорогие мои! Все-таки мы уже не просто так и не каждый сам по себе, мы – нарождающаяся команда. Тошнотворный голливудский штамп: «Мы – команда»… Пусть тошнотворный. Стерпим. Зато теперь уже до каждого дошла простенькая обидная истина: бывает так, что пресловутая ценность человеческой жизни обращается почти в ничто, в бесконечно малую величину. Кто мы такие? На каком основании полагаем себя высшей и неприкосновенной формой живой материи? О том, какие мы неприкосновенные, охотно расскажет нильский крокодил или медведь-шатун, не говоря уже о чумной бацилле… Кто считается с бесконечно малыми величинами? Чего стоит голливудский ужас человека, пожираемого акулой? А человека, пожираемого человеком? В переносном или даже прямом смысле? Каннибализм у нас еще впереди, но он неизбежен, в этом почти нет сомнений. Чего стоят все рассуждения гуманистов, когда дело оборачивается так, что можно выжить лишь за счет другого?..
И тут у команды шансов неизмеримо больше, чем у одиночки.
Милена Федуловна, одиночка по природе, скорее свихнулась бы окончательно, чем согласилась пополнить собой нашу команду. Но она умерла за нее, и я больше не скажу о ней ни одного обидного слова…
– Пусть даже она убила Бориса Семеновича, – сказал я вслух.
– А? – переспросил Феликс. – Ну да. Странное дело, никогда бы на нее не подумал…
– А сам что говорил? – подковырнул я. – Напомнить? Насчет психологических мотивов, и все такое…
– Мало ли что я говорил, – вздохнул Феликс.
– С камешком что будем делать? – спросил я.
– Кому он теперь нужен… – Феликс пренебрежительно пожал плечами. – Пусть едет с нами, раз места не занимает и еды не просит. Можно отдать его Лене, пусть играется. А можно оставить Инночке, все-таки она нашла. Знаешь, по-моему, ты думаешь не о существенном…
Кивнув в знак согласия, я поднялся с корточек. Остров медленно таял в дымке за кормой. Впереди сияла под солнцем вода, только вода, и ничего, кроме воды. И мне следовало думать о людях, а не о камнях.
Феликс тоже встал и долго смотрел вперед. Сейчас он как никогда был похож на статую с острова Пасхи, но я даже не улыбнулся. Я просто кивнул ему. Он заметил и ответил тем же. И мы пожали друг другу руки, поняв без слов, что наконец-то пришли к полному и окончательному консенсусу.
Нам будет трудно уцелеть во всей этой мокрой катавасии. Но мы попытаемся. Все мы, плывущие на плоту.
Мы – команда…
ЭПИЛОГ
I. Дневник Виталия Мухина
29 марта. Забортную воду невозможно пить, и мы собираем дождевую, используя кровельную жесть и даже рубероид. Вчера прошел небольшой дождь, мы потом сняли парус и выжали его в ведро. Пресной воды все равно не хватает, поэтому Феликс установил норму: полкружки в день. Я считаю, что он прав, хотя не меньше других маюсь от жажды. Стараюсь поменьше разговаривать, чтобы не сушить рот. Слюна – комком.
То и дело попадаются трупы людей и животных, да и сейчас по левому борту плывет, задрав ноги
