следует.
И я берег и лелеял этот росток, пока милая моя Фаечка докладывала мне о текущем положении дел (во вверенном мне Багдаде было все спокойно), а я рассеянно слушал и сулил ей шоколадку (четырехсотую? пятисотую?). Текущей корреспонденции сегодня свалилось на меня немного – ее прочтение я отложил на потом. Ни Воронин, ни Лебедянский с утра пораньше на доклад ко мне не рвались, из чего я сделал вывод о крайне скромных успехах их групп за последние сутки. Штейн, напротив, попросил меня принять его – что-то, по его словам, любопытное наклевывалось у оперативников Старостина, однако я уклонился, посоветовав ему проявлять побольше личной инициативы. По отношению к Штейну это было прямым хамством, и я решил, что надо будет как-то это загладить – но потом, потом!.. От Гузя я просто отключился без объяснений. Сейчас меня волновало совершенно иное.
Кто опять разложил все аккуратно на моем столе? Фаечка? Уволю! Чтобы лучше работалось, на столе должен быть легкий бардак, вот тогда-то в поисках какойнибудь нужной мелочи иной раз приходят в голову настоящие мысли…
Прежде всего я вывел на экран вчерашнюю сводку. Так и есть: Пушкарь Э. Г. оказался в списке «аномальников». Чего и следовало ожидать. Первый случай в Конторе и, чует сердце, не последний. Что ж, это должно было когда-нибудь случиться – так почему бы не сегодня? Зная свежую статистику по суициду и число занятых в Конторе людей, я прикинул вероятность наступления события к текущему моменту и вероятность того, что событие будет одно, а потом, уж не знаю зачем, приказал компу подсчитать обе вероятности до третьего знака. Числа получились приемлемые, даже в чем-то успокаивающие – нормальный ход вещей, можно сказать. Неплохо было бы заодно вычислить наиболее вероятную дату появления на первом этаже новой траурной рамки, но я не стал этим заниматься.
Мысль ускользала угрем, и я сделал усилие, чтобы вновь поймать ее за хвост. Черт!.. Не о том думаю. А подумать следует вот о чем, хотя вопрос, кажется, глупее некуда: а почему, собственно, первый доставшийся Конторе укус фактора Т пришелся на «нижних»? Их всего-то человек триста из почти двух тысяч, а попало именно им, расправу над собой учинил не Воронин, не Штейн (тьфу-тьфу-тьфу!), а балласт…
Глупо. Теория вероятностей не любит олухов, делающих далеко идущие выводы на основании единичного факта, но проверить тем не менее было не вредно… Минут десять я ходил по своим апартаментам из рабочего кабинета в личный и обратно, курил, валился на диван и вскакивал, даже заглянул в камеру психологической разгрузки и пнул «болвана», прежде чем додумался, как это проще всего сделать. Поистине удивительны дела твои, господи: почему это никому не пришло в голову раньше?
Статистика по Службам. По всем четырем. И по всем людям, работающим на Службы, от верхов до низов, от штатных до привлеченных, отдельно по каждому выступу иерархической лестницы, не пропуская ни одной ступеньки…
Пепел с сигареты падал на клавиатуру – я не обрашал на него внимания. Цифры были под рукой, комп извлекал их мгновенно. Итак. Высшее руководство Служб, функционеры, их заместители и ближайшие соратники – руководители отделов и направлений, администраторы, эксперты и консультанты, всего шестьдесят восемь человек. Математическое ожидание числа самоубийц на сегодняшний день, округленное до единицы, – ноль.
И верно, ноль.
Весь центральный аппарат Служб, четыре Конторы – одиннадцать тысяч восемьсот пятнадцать человек. Матожидание – четыре трупа к сегодняшнему дню.
На самом деле двое: Филин и Пушкарь.
Так.
Отдельно Санитарная служба сверху донизу – Контора, региональные управления, сеть постоянных инспекций на местах, принадлежащие Службе научные учреждения и предприятия, полевые санитарные части, персонал опорных баз, заградительные подразделения, спасатели, рекламщики, охрана всех мастей и еще многое и многое – всего один миллион сто шестнадцать тысяч человек округленно. Матожидание – триста семьдесят пять человек.
Реально – двести девять.
Все Службы вместе – грубо говоря, шесть миллионов человек. Матожидание – ровно две тысячи сто. Реально: тысяча двести двадцать семь…
Вот оно, черт побери! Почти вдвое меньше. Если бы не было сделано поправки на отсутствующий аномальный суицид детей, я бы не придал значения результатам. Но эта поправка была учтена – я с самого начала исходил из численности группы риска.
Разгадка была где-то рядом, я это чувствовал. Я взял ее след. Во-первых, бросалось в глаза странное распределение смертей, даже очень странное, чтобы не сказать больше. Во-вторых, не шел из ума подлец, напавший на Витальку и неизвестно зачем расколотивший о стену свою никчемную голову. Да и сумасшедший лыжник, Ольгин дружок-попрыгунчик, припоминался отчетливо. В-третьих, что мне пытался объяснить Кручкович? Ведь он явно хотел что-то сказать, наверное, очень важное, а я, как последний идиот, не пожелал выслушать…
Фаечка была удивлена, когда я ураганом пронесся мимо нее и улетучился из Конторы так быстро, как только смог. Я позвонил из уличного автомата – не стоило доверять браслету сам факт разговора, не говоря уже о содержании. Кручкович не отозвался. Я так и думал, хотя, оказывается, еще на что-то надеялся… Поздно. Никто мне не растолкует, что есть что, никто не избавит от сомнений. Петля, опрокинутый табурет и ноги, не касающиеся пола… Голубоглазый тевтон Штейн дисциплинирован – он не пошлет своих людей, и Кручковича обнаружат через несколько дней по заявлению соседей, когда наряд полиции взломает дверь…
Неужели гипотетическая эпидемия – смешно уже и вспомнить об этой гипотезе! – бьет не кого попало? Выкосит две трети населения, если мы не помешаем, – а
И тут меня снова укололо – не очень сильно, даже слабее, чем вчера, когда я задумался о клинических испытаниях игрушки Филина. Судя по малой силе укола, ЧПП не предупреждало меня о явной опасности – просто давало совет, как достичь желаемого с наименьшими потерями.
Тут и думать было нечего: знал я шкурную сущность окаянного моего «демония», знал достаточно. Мне не следовало размышлять о материях, лежащих вне моей компетенции, – это раз. В еще большей степени мне не следовало спешить с выдачей на-гора методики лечения, – это два. Выждать наивыгоднейший для себя момент начала паники, а уж потом!.. Метод-то, по сути, простейший, легко реализуемый на телецентрах, а уж телевидение – общее бедствие, и вряд ли сыщется на Земле человек, который не смотрел бы его хотя бы по нескольку минут в месяц… Так?
«Демоний» не бунтовал, одобряя – функционер Малахов – спаситель страны, а то и всей человеческой цивилизации, явившийся вдобавок в критический момент?!. Это интересно. Кардинала от восторга родимчик хватит.
Ну дудки!
Давно я не испытывал злости такой силы. Просто-таки бурлил, ломился наружу очередной мой бунт, и немедленно, отвечая мне, вонзился в затылок, зашевелился в мозгу раскаленный гвоздь. Отдалось в висках. Сволочь!!! Ты всегда будешь указывать мне, что я должен делать?! Ты обнаглел, и скальпель по тебе плачет. Мало тебе моих действий – ты еще и мыслями моими хочешь управлять?..
В первой попавшейся забегаловке я схватил бутылку на вынос и, запрокинув голову прямо на улице, запил таблетки тремя хорошими глотками водки. На анальгетики в чистом виде «демоний» плевать хотел, но в губительной для здоровья смеси со спиртным иногда помогало. Помогло и сейчас. Я вспотел, как марафонец, зато боль окончательно сползла к вискам и мало-помалу притупилась. Сунув початую бутылку какому-то ошалевшему от счастья люмпену, я поспешил назад, по пути крикнув изумленной Фаечке: «Кофе!»
Оставались еще два вопроса, две засевшие, как занозы, мыслишки: почему Нетленные Мощи, имея если не все, то почти все необходимое для решения проблемы, постарался сплавить ее мне, и что же все- таки послужило причиной самоубийства Филина и Кручковича? Вторую мысль я до поры до времени выпустил на волю, а за первую уцепился и обдумал ее всесторонне.
Что-то здесь было не так. Я поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее и подумав притом, что прежде
