— Извини, — покаялся Джек. Совершенно очевидно, они с Тео принадлежали к одной школе, когда речь шла о приготовлении пищи.

— Иди и сядь вон там, — распорядилась она. — Смотри и учись.

Abuela напевала что-то по-испански, готовя еду, и Джеку, который слушал и смотрел, внезапно пришла в голову одна идея. Сняв с полки атлас, он принялся перелистывать страницы, пока не нашел карту Кубы. И вдруг, совершенно неожиданно, Abuela оказалась рядом, глядя ему через плечо, как если бы у нее включился радар системы раннего оповещения.

— Бехукаль, — произнесла она, указывая на крошечную черную точку, обозначавшую городок рядом с Гаваной. — Здесь выросла твоя мать.

Джек сидел молча. Он слышал историю о том, как его мать переселилась в Майами после кубинской революции. Глядя на точку на карте, он вдруг представил себе свою мать и бабушку, представил, как они обнимаются и целуют друг друга в последний раз. Abuela скрепя сердце приняла нелегкое решение отправить свою совсем еще юную дочь в Соединенные Штаты, зная, что будет лучше, если та вырастет свободной, а сама осталась на острове, надеясь, что они скоро соединятся. К несчастью, только через много лет после смерти дочери Abuela смогла наконец отправиться в это путешествие.

Подобно многим дорогам бегства, путь к свободе из Гаваны был отмечен личными трагедиями, и история Abuela и матери Джека была всего лишь одной из тысяч ей подобных. В обширных анналах иммиграционного ведомства США, однако, имелись веские доказательства того, что кубинцы нередко добивались фантастических успехов, особенно в Майами. Разумеется, случались свои неудачи, и любое сравнение с первой волной эмиграции могло вызвать лишь недоумение, даже среди американских кубинцев. Рассуждать на эту тему можно было до бесконечности. Но нельзя отрицать очевидного — во властных коридорах города и округа господствовали кубинцы, мэром города был кубинец, трое из пяти конгрессменов от Южной Флориды были кубинцами, и многие из процветающих банков, деловых предприятий, брокерских фирм и так далее принадлежали выходцам с Кубы. В отличие от большинства латиноамериканских общин, американские кубинцы в большинстве своем были республиканцами, а не демократами, и не только потому, что демократов обвиняли в мягкосердечном отношении к Кастро. Дело было в том, что очень многие американские кубинцы — и Алехандро Пинтадо в том числе — сколотили внушительное состояние, причем честным путем, чтобы оказаться среди самых влиятельных спонсоров, сделавших весьма существенные взносы в пользу «Великой старой партии».[5] И, тем не менее, несмотря на все успехи, немало из них по-прежнему рассуждали о своем возвращении на Кубу, даже если не жить там, то хотя бы оказать помощь в восстановлении экономики после долгожданного падения Кастро.

В общем-то, Джек никогда не придавал особого значения этим разговорам о «возвращении на Кубу». Его воспитали отнюдь не в кубинском духе, он с трудом изъяснялся по-испански и не вращался в светских кругах латиноамериканской общины. Большинство даже не подозревало о том, что его мать — кубинка, поэтому не было ничего удивительного в том, что Джек чувствовал себя своим на сборищах англо- американцев, строящих планы отъезда из «страны третьего мира», в которую быстро превращался Майами. После изрядных возлияний некоторые очень уважаемые люди были совсем не прочь завязать приятельские отношения с этим гринго по фамилии Суайтек, признаваясь ему в желании заявить соседу-кубинцу: «Послушай, Хосе, если тебе так сильно хочется вернуться к себе на Кубу, то, будь другом, сделай нам одолжение, садись в свою банановую лодку и убирайся отсюда к чертовой матери». Иногда Джек оживлялся и мог даже сказать что-нибудь, иногда отмалчивался, находя подобное вмешательство не стоящим его внимания. Но в глубине души он сознавал, что тех, кто громче всех жаловался на засилье латиноамериканцев, грызла мысль о том, что если все эти так называемые «Хосе» захотят на самом деле вернуться на Кубу, то они поплывут туда отнюдь не на банановых лодках. Почти все из них наверняка привезли бы своих отпрысков домой на самолетах из колледжей в Гарварде и Йеле, погрузились бы на борт собственных восьмидесятифутовых яхт, стоящих на якоре неподалеку от их роскошных особняков стоимостью три миллиона долларов, и совершили бы чудесную семейную поездку, нежась на солнышке и потягивая холодные коктейли, которые подавал бы им кто-нибудь из их штата гондурасской прислуги общей численностью в триста душ.

— Я должен съездить в Бехукаль, — объявил Джек.

— Что?

— Если я вернусь к этому делу ради своей знакомой Линдси, мне придется слетать на Кубу. А там я могу заглянуть в Бехукаль.

Abuela ничего не ответила.

— Как там жилось в те времена, когда моя мать уехала оттуда? — спросил Джек.

Abuela глубоко вздохнула. Потом ответила по-испански:

— Все было в точности так, как тогда, когда тридцать восемь лет спустя оттуда уезжала я.

— Правда?

— Правда.

— И в то же время все было совсем по-другому.

Джек снова перевел взгляд на карту. Бехукаль находился на изрядном расстоянии от Гуантанамо, но для Джека эти два города навсегда останутся связанными друг с другом. Один из них навевал ему мысли о самом себе — маленьком мальчике, который никогда не знал своей матери. Другой тоже заставлял думать о маленьком мальчике — усыновленном ребенке, который никогда не видел своих биологических родителей. Это было не одно и то же, даже приблизительно, но Джек видел горькую иронию в том, что им обоим выпала одинаковая судьба. Они могли попытаться разузнать что-либо о человеке, который принес их в этот мир. Или могли просто оставить все как есть.

Внезапно Джеку стало предельно ясно, какой выбор ему предстояло сделать. Он взглянул на бабушку и произнес:

— Я должен поехать туда.

Джек ожидал увидеть одобрение на ее лице, но вместо этого растерянно смотрел, как Abuela, повернувшись, удаляется в кухню.

— Ты хочешь, чтобы я поехал? — спросил он.

Она не ответила. Она стояла у плиты, занимаясь стряпней. Джек отлично знал, что разговор о возвращении на Кубу у многих американских кубинцев, особенно старшего поколения, вызывал бурю эмоций, хотя от Abuela он ожидал какого-то смешанного проявления чувств. Вместо этого ответом ему послужило молчание.

Зазвонил телефон, и Джек решил дать возможность автоответчику поработать вместо себя. Он все еще пытался разобраться в реакции Abuela, но она была слишком умна для него. Бабушка сняла трубку. Джек замахал на нее обеими руками, словно говоря: «Кто бы это ни был, скажи им, что меня нет», Abuela проигнорировала его молчаливую мольбу, явно не желая больше обсуждать возможность поездки Джека на Кубу.

— Да, Джек здесь, рядом со мной, — ответила она звонившему. Джек застонал и взял трубку.

— Алло?

— Это Джек Суайтек? — произнес незнакомый женский голос.

— Да, это я. Кто это?

— Меня зовут София Суарес. — Она сделала паузу, словно ожидая, что Джек узнает ее. Потом добавила: — Я представляю интересы Линдси Харт.

Джек вышел из кухни, чтобы ему не мешал звон посуды.

— Да, я видел вас по телевидению.

— А, я ненавижу камеры, но репортеров слетелось столько, что я должна была что-то сказать. Как это выглядело со стороны?

Джек не видел смысла в том, чтобы прямо сейчас раскритиковать ее теорию заговора против ее клиентки.

— Трудно сказать.

— Это выглядело дерьмово. Я знаю. Я была похожа на одного их тех психов, которые заявляют, что весь мир ополчился против них.