В разговоре возникла пауза. Где-то в коридоре послышались детские голоса.

– Алеша никогда не говорил вам о своем брате?

– Брате? – удивилась Татьяна Тимофеевна.

– Да, у него был брат.

– Не слышала ни разу. – У женщины на лице по-прежнему сохранялось выражение удивления. – Это был родной брат?

– Не знаю, – сказал Хургин. – Двоюродный, а может быть – еще более дальнее родство. Значит, не слышали?

– Нет, – сказала Татьяна Тимофеевна. – Для меня это новость.

– Вам приходилось видеть, чтобы Алеша дрался?

Этот вопрос оказался для женщины неожиданным.

– Не помню, – призналась она после паузы. – Хотя… – Покачала головой. – Да, было. Теперь я вспомнила. Как-то он подрался с одним из мальчишек, разбил ему лицо в кровь.

– Алеша разбил? – уточнил Хургин.

– Да.

– Как по-вашему, он был жестоким?

– Я бы не стала давать такое определение.

– Но ведь лицо в кровь разбил, – напомнил Хургин.

– Это совсем не то. Для меня жестокость – это что-то ужасное, что делают бессмысленно и беспощадно.

– А если со смыслом – то это уже не жестокость?

– Ну, не знаю. Как-то иначе называется, наверное.

Она больше ничего не могла им сказать. Пришлось распрощаться.

По пути на вокзал Большаков был молчалив и задумчив.

– Как ваш сын? – вспомнил Хургин.

– Ничего, – ответил Большаков односложно.

– Там за ним присматривают?

– Не понял?

– К врачу его водили? Он обязательно должен находиться под наблюдением.

– Да, – кивнул Большаков. – Это жена уже сделала. – И неожиданно, без какого-либо перехода спросил: – А все-таки кто он, этот Алексей? Как по-вашему? – Видно было, что этот вопрос его очень занимает. – Вы действительно верите, что он брат Олега Козлова?

– Да, – сказал Хургин и посмотрел на собеседника. – Он не просто брат. Он родной брат.

Это было уже слишком. Большаков даже остановился.

– Нет, – сказал он, замотав протестующе головой. – Это невозможно!

– Они – родные братья. Близнецы, – упрямо повторил Хургин. – Хотя мне и самому в это верится с трудом.

Спустя неделю Большаков примчался к Хургину. Возбужденный, едва войдя в кабинет доктора, сказал с порога:

– Они действительно близнецы! Вы были правы!

– Вы разыскали эту сыктывкарскую Горюнову? – догадался Хургин.

– Да! – Большаков был похож на возбужденного пса – волновался и не мог найти себе места. – У них общая мать – Марина Козлова. Такие вот дела.

– Но как они оказались порознь?

– Дело случая. Марина, оказывается, хотела отказаться от детей.

– Оставить в роддоме?

– Да.

– Почему?

– Запаниковала. Она ведь была совсем девчонкой, и никого рядом с ней. Папаша – который Полянский, помните? – исчез еще до рождения детей, родителей у Марины не было. Она бы не подняла на ноги двоих, так она думала. И оставила бы детей в роддоме, в этом нет сомнений, если бы не Алла. Та самая, из Смоленска. Алла перенесла операцию, что-то такое по женской части. У нее никогда не было бы детей. И Алла сказала, что заберет к себе одного из мальчиков, а второй останется у Марины. Поделились по- родственному. Понимаете?

– И дети воспитывались порознь?

– Да. Никогда не видели друг друга. Марина несколько раз ездила в Смоленск, проведывала сына, но у них с Аллой был такой уговор: никогда не открывать детям того, что произошло.

– Почему?

– Не знаю.

– Хотя можно догадаться, – сказал Хургин. – Щадили Марину. Трудно было бы объяснить выросшим братьям, почему их разлучили в колыбели. Олег ничего не знал о брате. Видел только на фотографии, да и то думал, что это он, Олег.

– Но у вас-то откуда была уверенность, что они родные братья?

– Меня к этой мысли подтолкнул разговор с профессором Вольским. Я на его столе увидел журнал «Наука и жизнь». Там была статья про близнецов, очень интересная. Описывается случай, как после долгой, в несколько десятков лет, разлуки встретились два брата-близнеца. Каждый прожил свою жизнь, их пути никогда не пересекались, и они даже не знали до поры друг о друге. И когда произошла встреча, открылись удивительные вещи. У них, оказывается, были общие привязанности и привычки. Оба любили один сорт сигарет и не терпели пива. Оба женились на женщинах примерно одинаковой наружности и любили галстуки нежно-зеленого цвета. И все это – независимо друг от друга. Было что-то такое, самой природой заложенное, что связывало их всю жизнь. Какие они – близнецы? Что в них общего, кроме внешности, и какие такие невидимые нити их связывают? Мы не знаем. Слишком все сложно. Но связь есть. У меня был еще один разговор с Вольским. Он сказал, говоря об Олеге, что должен быть какой-то внешний фактор, который воздействовал на Олега. Не мог он измениться ни с того ни с сего.

– И что же это за фактор?

– Он почувствовал брата. Где-то рядом, совсем близко. Он очень впечатлительный…

– Кто? Олег?

– Да. И мне кажется, он повел себя как некое принимающее устройство. Он вот это поле, излучаемое братом, ощущал каждой клеткой своего тела.

– Но откуда эти жуткие сны? Почему он их видит только тогда, когда происходят убийства?

– Не знаю. Возможно, в момент совершения преступления напряжение, которое испытывает Алексей, достигает наивысшей точки. И вот это поле зла, или импульс зла, которое он излучает, достигает Олега. Звучит несколько вульгарно, будто мы о физических процессах говорим, на самом деле все запутаннее и сложнее. Но это как-то так происходит. Так, как я объясняю. – Хургин взглянул на собеседника с неожиданной печалью во взгляде.

– Как-то вы посмотрели… – сказал Большаков. – Не могу даже объяснить.

– Я вдруг вспомнил ваше нежелание выслушать меня прежде. Вашу иронию.

– А вы мстительный.

– Нисколько.

– Ладно, приношу извинения, – сказал Большаков. – И даже более того. Я вынужден признать, что без вас мы не продвинулись бы вперед ни на йоту.

– Ничего удивительного.

– Вот как? – изогнул брови дугой Большаков.

– Да. Здесь не годятся ваши подходы. У вас своя, испытанная временем схема: вот жертва, вот подозреваемый, свидетели дают показания, вы все протоколируете, подогнали эпизод к эпизоду, факт к факту – и все, дело сделано. А здесь все было иначе. И вы забуксовали. В жизни все сложнее и в схемы не всегда укладывается. – Хургин оборвал речь, увидев лицо Большакова. Тот закусил досадливо губу. – Извините, – сказал Хургин. – Я не хотел сказать ничего плохого. Просто мне было очень обидно за Олега.