– Почему же он в больнице?

– Это все от бессилия.

– Чьего бессилия?

– Тех людей, которые им занимались. Они прослеживают связь между Олегом и этими убийствами, которые происходят в городе, но не могут ему предъявить обвинение. Не стыкуется у них ничего, и все рассыплется на первом же заседании суда. Значит, надо Козлова освобождать. А этого они не хотят. Потому что чувствуют, что Олег с этим все-таки связан.

– А он, по-вашему, действительно связан?

– Да, – честно ответил Хургин. – Не знаю пока, как именно. Но дело сейчас не в том. Надо спасать Олега. Если мы его из больницы не вытащим…

– Мы – это кто?

– Вы, я – все, кто его знает. Ему сейчас никто не может помочь, кроме нас.

– Это действительно так серьезно?

– Очень серьезно. Медикаменты ведь можно разные использовать. Все в пределах допустимого, все по закону – а через месяц мы Олега уже не узнаем.

– Залечат?

– Да, – сказал Хургин. – Залечат. Хорошее слово.

– Я все равно не верю.

– Во что? – не понял Хургин.

– В то, что Олег имеет какое-то отношение ко всем этим кошмарам.

Хургин вздохнул.

– Давайте не будем это обсуждать, – попросил он. – Оставим на потом.

– Хорошо. Что от меня требуется?

– Нужен шум.

– Шум? – удивился Вольский.

– Да, как можно больше шума. Письма, статьи в газетах. Может быть, у вас есть какие-то влиятельные знакомые, которые могут помочь? Не обязательно в результате этого Козлова выпустят из больницы, но хотя бы устроят беспристрастное разбирательство.

Вольский выдернул из своего портфеля тетрадь.

– Что ж, давайте составим черновик письма. Кому напишем первому?

– Первое письмо будет в комиссию.

– В какую комиссию?

– Которая поставила диагноз. Второе письмо – главврачу больницы.

– Разве с них надо начинать?

– Да. Пусть знают, что скоро предстоит разбирательство. Это поубавит у них энтузиазм слишком рьяно заниматься Олегом. У него будет передышка, это очень важно.

Вольский склонился над тетрадью. Почерк у него был прыгающий и по-стариковски небрежный. Хургин почему-то вздохнул и отвел глаза. Стопка старых журналов высилась на профессорском столе. Несколько журналов были раскрыты и лежали в живописном беспорядке. С фотографии в одном из них на Хургина смотрели двое мужчин – крепкие и вполне довольные собой. Они улыбались, и это были улыбки счастливых людей.

– Погрознее написать? – поднял голову Вольский.

– Что вы имеете в виду?

– Письмо грозное должно быть?

– Нет. Очень конкретное, деловое и спокойное. Они должны понять, что письмо писали солидные люди, от которых не отмахнешься.

– Да, – согласился Вольский. – Именно так.

Солидные и деловые люди – это ему очень понравилось.

Двое мужчин по-прежнему смотрели на Хургина. Они были похожи, как близнецы. И даже одеты одинаково.

– Близнецы? – спросил Хургин.

– А? – поднял голову Вольский. Увидел снимок. – Да.

Развернул журнал обложкой вверх. «Наука и жизнь».

– Люблю читать старые журналы.

– Воспоминания молодости?

– Кто знает? Возможно.

Тот снимок не давал покоя Хургину. Он шарил рукой по столу, как слепой, и не сводил с журнала глаз.

– Вы что-то ищете? – осведомился Вольский.

– Телефон.

– Он стоит правее.

Хургин сорвал трубку аппарата и, пока набирал дрожащей рукой номер, качал головой, будто и сам не верил собственной догадке.

– Алло? – раздался голос в трубке. – Большаков.

– Это братья! – крикнул Хургин так громко, что сидящий рядом Вольский вздрогнул. – Братья! Их двое! Они очень похожи друг на друга! Надо искать его брата!

– Кто это? – спросил Большаков.

– Это Хургин! Игорь Андреевич, у Козлова есть брат! Брат! Вы понимаете теперь, в чем дело?

– У него нет брата, – сказал Вольский.

– Есть! – выдохнул Хургин и вдруг засмеялся. – Есть! Есть! В том-то все и дело! И я даже знаю, как его зовут!

– Как? – спросил Большаков.

– Алексей! Алеша! Вот оно то, чего я не понял сначала! Ведь мне даже имя назвали, а я не обратил внимания!

– Позвольте, я буду с ним разговаривать! – предложил Хургин.

Они с Большаковым шли длинным больничным коридором, и Хургин временами едва не срывался на бег, так ему хотелось побыстрее увидеть Козлова.

– Как все просто оказалось! И в то же время так сложно и запутанно!

– Еще может оказаться, что вы ошибаетесь, – сказал Большаков.

– Нет! – ответил Хургин и нервно засмеялся. – Я чувствую! Я сейчас это чувствую! Помните, я вам рассказывал, что при общении с больным шизофренией врач должен во многом полагаться на свою интуицию? Чувство сопереживания, какой-то отклик в душе должен возникать, своеобразный резонанс. Понимаете?

– Значит, все-таки, по-вашему, шизофрения? – уточнил Большаков.

– Э-э нет! – запротестовал Хургин. – Это я вам привел для примера. Олег здоров. И теперь я это докажу, я вытащу его отсюда. – Хургин даже засмеялся. Он был счастлив и возбужден.

Их встретил завотделением.

– Как он? – спросил коротко Большаков.

– Нормально. Готов к беседе. Мы его подготовили, как вы и просили.

Большаков бросил быстрый настороженный взгляд на Хургина. Тот все слышал и сказал, помрачнев в одно мгновение:

– Я хочу предупредить, что скоро будет серьезное разбирательство. – Обернулся к завотделением: – Вас еще не вызывали с объяснениями?

– Куда? – спросил тот, на глазах уменьшаясь в росте. Вместо ответа Хургин ткнул пальцем в потолок – наверх, мол.

– Я ничего не делаю по собственной инициативе, – огрызнулся завотделением.

Он давал понять, что действует по указанию своего начальства и им, этим начальством, не может быть наказан.