– Твоя?

– Да, моя. Сам я, правда, нигде в учредительных документах не фигурирую, но у руля там мои люди. Я эту фирму полгода назад специально под эту нашу с тобой сделку создал. Мы десять ракетных комплексов этой фирме продаем, а она их тут же передает арабам. На следующий день после получения комплексов арабами фирма ликвидируется – и все. Никаких концов.

– Сразу надо было объяснить, – буркнул Григорьев.

Он поднялся из кресла и подошел к окну. На город опустилась ночь. Одинокий фонарь тщетно пытался отогнать тьму.

– Ты не стой там, – посоветовал Бородин.

– Почему?

– Стрельнут.

– У меня врагов нет, – сказал Григорьев, не оборачиваясь.

– А все равно страшно.

Григорьев наконец обернулся.

– А ты боишься, Андрей? – спросил с внезапно проснувшимся интересом.

– Чего?

– Того, что могут убить.

– Да, – ответил Бородин.

И как-то так по-особенному прозвучал его ответ, что Григорьев насторожился и внимательно посмотрел в глаза собеседнику.

– Плохо выглядишь, – сказал наконец. – Я только сейчас заметил. Какие-то проблемы, Андрей?

– Да нет, в порядке все.

– А почему же глаза такие?

– Какие?

– Ну, не знаю. У тебя взгляд смертельно утомленного человека.

– Устаю, наверное.

– Э-э, нет. Здесь другое.

Григорьев даже покачал головой.

– В семье все нормально?

– Да, – односложно ответил Бородин.

– А на работе? Так в чем же дело?

Бородин тяжело вздохнул:

– Не знаю, Славик. Мне кажется, нервы стали ни к черту. Всякая дрянь в голову лезет.

– Что именно?

– Не могу даже объяснить. Все время тяжело на душе, настроение – ноль, людей вокруг ненавижу абсолютно ни за что. Все время мерзко, плохо, гадко.

И опять Григорьев покачал головой, произнес:

– Это не годится никуда, Андрюша. Тебе надо отдохнуть. Поезжай куда-нибудь, захвати с собой Ингу свою и мотни – в Париж, в Ниццу, да хоть в Якутию. Побезумствуй, это мой тебе совет, будь диким, чтобы после всего Инга потом целый год к себе мужиков не подпускала, чтобы устала она от тебя, твоя усталость ей перейдет, а ты снова будешь как огурчик…

Григорьев и сам увлекся и много еще что сказал бы, но оборвал фразу на полуслове, потому что Бородин вдруг произнес негромко, но оттого еще более страшно:

– Меня убьют, Славик.

Григорьев опешил, но не верил, думал, что ослышался, и потому переспросил:

– Что?

И даже голову чуть повернул, чтобы лучше слышать.

Они с Бородиным знались очень давно, с самой учебы в университете, и впервые за все годы Григорьев видел своего друга в таком жутком состоянии.

– Я же говорю – нервы ни к черту. Все время кажется, что впереди ничего нет – крах.

– Разориться боишься?

– Да нет, чепуха все. Я и сам не знаю, чего боюсь. Не сплю ночами, работать не могу, все из рук валится. Жутко устаю, во второй половине дня – будто старик, сил уже не остается ни на что.

– А в чем причина, Андрей?

– Не знаю. Иногда посещают меня мысли о близкой смерти.

– Самоубийство?

– Нет. Временами кажется, что меня убьют.

– Кто?

Бородин пожал плечами:

– Если бы знать – убил бы первым. А так – страх, неосознанный, неконкретный. На улицу выхожу, к машине, и внутри меня все сжимается, кажется, что вот-вот выстрелят…

Замотал головой, закрыл лицо руками и тяжело вздохнул. Григорьев поставил рюмку с недопитым коньяком на стол, заложил руки в карманы.

– Это у тебя стресс, Андрей. Такое бывает. Депрессия. Ты таблетки пьешь? Антидепрессанты какие- нибудь.

– Ничего я не пью.

– Напрасно. Вся Америка на антидепрессантах сидит. А нам это и подавно прописано.

– Чушь это все.

– Не чушь. Я тебе одного врача присоветую, Каспаров.

– Что, фамилия у него – Каспаров?

– Нет, – улыбнулся Григорьев. – Его фамилия Морозов, просто он в своем деле – чемпион, Каспаров. Понял? По всяким таким душевным делам – крупный спец.

– Психиатр, что ли?

– Ты чего так пугаешься-то? – Григорьев засмеялся и потрепал друга по плечу. – У нас уже не социализм, психиатров бояться не надо.

– Ну их всех к дьяволу!

– «Борис, ты не прав!» – опять попытался расшевелить собеседника Григорьев. – Нет, если по- прежнему хочешь по ночам вскакивать в холодном поту, как прежде, то я не настаиваю. Но если сохранилась тяга к жизни…

– Чем он мне помочь-то может? – спросил Бородин.

– К жизни тебя вернет. Опять научишься улыбаться, спать будешь спокойно, девушкам комплименты делать…

– Телефон у тебя есть?

– У меня? Мой телефон?

– Твой телефон я знаю! – угрюмо-раздраженно произнес Бородин. – Каспарова этого твоего телефон мне нужен.

– А-а, – протянул Григорьев и извлек из кармана записную книжку. – Сейчас найдем.

Продиктовал номер телефона. Бородин записал.

– Все, – сказал Григорьев. – Я поехал. Поздно уже.

Часы показывали половину одиннадцатого. Уже у самых дверей Григорьев поинтересовался, будто только что вспомнил:

– Я, кстати, спросить тебя хотел. У этой твоей Инги есть самец?

– Есть. – На лице Бородина отразилось жалкое подобие улыбки. – Какой-то банковский клерк.

– Конторская крыса?

– Но только больших размеров.

– Метр восемьдесят?

– Как бы не два.

– Ого, – сказал Григорьев. – Что же он в баскетболисты не пошел?

– В банке больше платят, наверное.