позиции, в которой я не чувствовала бы себя либо выбросившимся на берег китом, либо жирной свиноматкой, а оральный секс обсуждению не подлежит. Я и глубоко вдохнуть не в состоянии, не хватало мне еще задохнуться от толстого хрена во рту.
– Да ладно тебе, – говорю я. – Когда ты последний раз видел живого школьного консультанта? Эти люди не трахаются. Кроме меня, разумеется, почему я, собственно, тебе и звоню, готовая отдаться за любую информацию, какую смогу из тебя вытянуть. Ну и, конечно, убедить тебя, что мои детки – самые достойные из всех лос-анджелесских деток.
Эд смеется:
– Да, самое честное описание вашей профессии, которое я слышал. Ну, и кто у нас сегодня на повестке дня?
– Не кто иной, как мисс Тик Гарднер, разумеется, а также Марк Купер, мои неизменные фавориты.
– Хорошо. Сейчас я найду их файлы... Тик Гарднер. Знаешь, ничего хорошего. Смотри: в предварительной подаче отказано, новые результаты CAT двенадцать-восемьдесят, оценки за полугодие средненькие. Не знаю, Лара, мне картина кажется не слишком обнадеживающей.
К этому я подготовилась. Тактические ходы разработаны.
– Дело вот в чем, Эд. У Тик сейчас очень тяжелый период. В школе она – изгой, друзей почти нет, и так продолжается уже несколько лет. И вовсе не потому, что она сноб. Она намного более взрослая, чем остальные дети. Она не вписывается ни в подростковые буйства, ни в девчоночьи интриги и сплетни. Она серьезнее и разумнее своих ровесников. Ее не волнует, сколько денег собрали на выпускной, кого выберут королевой и может ли правление студсовета пользоваться учительской автомойкой. Но, как ты понимаешь, эта оторванность отражается на ее учебе. Окружение крайне недружелюбное – одноклассники ее не понимают, а учителя не обращают внимания: какая бы ни была, главное, что ты дочь Стефана Гарднера. А ведь она очень неглупая девочка. Ты же читал ее сочинение, она прекрасно пишет. Просто она не выкладывается в полную силу. Дома у нее полный кошмар. Не для протокола, но мамаша у нее первостатейная сука: дочерью совсем не интересуется, лишь бы та в таблоидах не светилась. Отца вообще дома не бывает. Поверь мне, ты бы ни за что не захотел поменяться с ней местами. Ни на один день. Слышал бы ты, что говорят за ее спиной только потому, что ее угораздило родиться у звездного папаши. Я думаю, она прекрасно приживется в Нью-Йоркском. Она там будет на месте. Новый город, новые люди – это то, что ей надо. Никому не будет дела до того, кто она, чья дочь, и она сможет спокойно заниматься учебой и музыкой. Она действительно талантливый музыкант, поет свои песни, так что, я думаю, кампус от этого только выиграет. В правильной обстановке девчонка расцветет. Пойми меня, я в ней уверена.
Все. Вот так мы подаем мяч. Я скрещиваю пальцы, а Эд вздыхает:
– Лара, милочка, я тебя прекрасно понимаю. Честное слово. Но истории про бедненьких богатеньких девочек на комиссию обычно не действуют. Ты мне лучше скажи: родители собираются делать пожертвование? Потому что это, думаю, помогло бы.
– Я с ними говорила. В этом году у них слишком много спонсорских расходов, но перспектива определенно есть. Они известны как раз тем, что спонсируют организации, с которыми работают или как-то связаны; наша школа получала от них очень серьезные пожертвования. Я думаю, если Тик будет учиться в Нью-Йоркском и у нее все будет в порядке, на них можно рассчитывать. – Эд снова вздыхает. – Пожалуйста, Эд, я никогда бы не попросила тебя за студента, если бы не была в нем абсолютно уверена. Она действительно хорошая девочка. Сложная, но хорошая.
– Хорошо. Хорошо. Я подниму этот вопрос на заседании комитета и постараюсь их убедить. Но имей в виду, я это делаю только потому, что доверяю тебе и твоему профессиональному мнению. Не буду тебе ничего обещать, посмотрим, что удастся сделать.
– Спасибо. Спасибо, Эд. Поверь мне, тут стоит рискнуть.
– Посмотрим, – говорит он. – Ладно, что у нас с Марком? Сочинение мне понравилось. Оценки хорошие, результаты CAT вполне соответствуют нашим требованиям, и внешкольная деятельность мне тоже очень по душе. Годовые баллы, конечно, не лучшие – основной курс истории и английского слабенький, но это вполне компенсируется результатами по расширенным курсам физики и естественных наук. Не стопроцентный случай, но вполне может поступить. Что-нибудь еще про него расскажешь?
– Я люблю Марка. Очень бодрый парень, с прекрасным чувством юмора, и, главное, он знает, что такое работать. Я, честно говоря, не припомню, чтобы кто-нибудь из моих студентов так вкалывал. Он вытянул несколько предметов на «А» одним волевым решением. Очень энергичный характер и всерьез интересуется политикой. В Марке можешь не сомневаться. Отличный парень.
– Да, он мне тоже понравился. Думаю, и комиссии понравится. Вряд ли с ним возникнут проблемы, но надо посмотреть, как он будет выглядеть на фоне остальных абитуриентов. У нас, кстати, уже перебор четырнадцать процентов, а детки в этом году очень сильные.
– Да, знаю, довольно странно. Я думаю, нынешний выпуск не очень удачный. Не будем это считать тенденцией. Послушай, тебе можно позвонить еще раз до того, как вы примете окончательные решения, чтобы я была в курсе?
– Да, да, да. Пользуйтесь мной, не жалейте. Ну, разумеется, можешь позвонить. Комиссия будет работать до пятнадцатого марта. Кстати, а вы-то как себя чувствуете, мисс Будущая Мамочка?
– Я чувствую себя толстой. Ужасно толстой. Но спасибо, что спросил. Ладно, дорогуша, давай созваниваться через пару недель. Ты уж постарайся.
– Приложу все усилия.
Фу-у-у. Слава богу, уже пятница. До декретного отпуска осталось всего пять недель. Причем декретная часть этого события волнует меня уже гораздо меньше, чем отпуск как таковой.
На следующее утро я встаю вместе с птичками и начинаю разгребать жуткую кучу бумаг, которые за несколько месяцев погребли под собой всю поверхность кухонного буфета (записки на память самой себе, которые уже никто не сможет расшифровать, давно просроченные купоны на скидки, так и не оплаченный счет от доктора – и прочая разнообразнейшая ерунда, которая когда-то была достаточно важной, чтобы ее сохранить, а теперь оказывается, что ее можно без малейших сожалений выбросить), раскладываю по местам многочисленную обувь, которую я почему-то раскидала повсюду и забыла (
Если вам интересно, откуда такое рвение, то могу вам сказать: его источником является не материнский инстинкт витья гнездышка (инстинкт этот у меня либо полностью отсутствует, либо проявится позже, как бы они ни уверяли в своих книжках, что на третьем триместре беременности тетки таскают по двору тачки с удобрениями и висят под потолком на шатающейся стремянке, чтобы хорошенько отчистить каждый хрусталик на люстре, и все это за несколько минут до родов); нет, оно проистекает из того факта, что сегодня мы с Эндрю будем смотреть претенденток на место няни/домработницы, которая будет жить у нас в доме.
Пока вы не накинулись на меня с обвинениями в барстве – эта идея полностью принадлежит Эндрю. Он вырос в Лос-Анджелесе, и у них в доме всегда жила домработница. Когда я была маленькой, я знала только одну семью, где в доме жила прислуга, – бывшие нью-йоркцы, которых фирма перевела работать в филиал, – и всех в округе это ужасно раздражало. Но здесь так принято, и Эндрю клянется, что он всегда собирался это сделать. Мне-то идея нравится – я, собственно, сама надеялась завести какую-нибудь няню, и почему не завести круглосуточную? – но меня начинает мучить вопрос о неприкосновенности моей частной жизни. И я понятия не имею, как это все обычно происходит. Мне что, придется с ней обедать каждый вечер? А когда мы будем одни в доме, надо ли мне с ней разговаривать? Пока что одна мысль об этом приводит меня в ужас. Не говоря уже о таком аспекте, как роль «хозяйки дома». Я с трудом даю указания своей двадцатитрехлетней ассистентке и просто не знаю, что же делать с женщиной, которая в
