На них напало безволие: говорят, птица испытывает это под взглядом змеи, ведь змея тоже на все способна.

— Но ведь и они могут допустить ошибку, — сказал он.

Темнота их разделяла. Где-то очень далеко застучали зенитки.

— Они подождут, пока начнется тревога, — сказала она. — Пока все не сойдут вниз, где ничего не слышно.

— Что это? — спросил Роу. Он сам начинал нервничать.

— Где?

— Мне показалось, что кто-то потрогал ручку.

— Они все ближе и ближе, — сказала она.

— Клянусь богом, они так легко нас не возьмут! Помогите мне пододвинуть кушетку. — Они приставили ее углом к двери. Им почти ничего уже не было видно: кругом царила полная тьма.

— Хорошо еще, что плита электрическая, — сказала мисс Хильфе.

— Разве она электрическая? А что?

— Мы от них заперлись. Но они могут пустить газ…

— Ну знаете, вам бы впору самой играть в эту игру! Чего только не придет вам в голову! Ну-ка, помогите мне еще. Мы продвинем эту кушетку в кухню, к черному ходу… — Но они не успели. — Поздно. Кто-то уже там. — Они услышали еле внятный стук закрываемой двери. — Ну, а что будет теперь? — Ему вдруг некстати вспомнился «Маленький герцог»: «В старые времена всегда посылали гонца с требованием, чтобы замок сдали».

— Тише, — шепнула она. — Прошу вас, тише. Они все слышат.

— Мне надоело играть в кошки-мышки. Мы ведь даже не знаем, есть ли там кто-нибудь. Они просто запугивают нас скрипом дверей и темнотой. — На него напала легкая истерия. — Входите! Входите! Можно без стука! — Но никто не ответил.

Тогда он рассердился:

— Не на такого напали! Они думают, что могут всего добиться страхом. Но вы наводили обо мне справки… Я же убийца. Вы это знаете. И я не боюсь, я убью. Только дайте чем. Дайте хотя бы кирпич.

Он поглядел на чемодан. Мисс Хильфе сказала:

— Вы правы. Надо что-то делать, даже если это неверный шаг. Нельзя позволить им распоряжаться, как они хотят. Откройте чемодан.

Он нервно сжал ее руку и отпустил. Потом поднял крышку чемодана…

Солнце озарило комнату бледно-зеленым мерцанием, как будто она была под водой. Все дело было в том, что за окном на деревьях налились почки. Светом словно промыло чистые белые стены, кровать с золотистым покрывалом, большое кресло, кушетку и книжный шкаф с самой современней литературой. В вазе, привезенной из Швеции, стояли ранние нарциссы, и слышен был только плеск фонтана из прохладного сада да приглушенный голос серьезного молодого человека в очках без оправы.

— Самое главное, поймите, не волноваться. Вы хлебнули свою порцию войны, мистер Дигби, и пока с вас хватит. Можете со спокойной совестью отдыхать.

Молодой человек любил поговорить о совести — это был его конек. У него лично совесть, как он объяснил уже несколько недель назад, была чиста как стеклышко. Даже если бы он и не был убежденным пацифистом, слабое зрение помешало бы ему активно участвовать в войне: его бедные глаза беспомощно и доверчиво вглядывались сквозь толстые и выпуклые окуляры, похожие на бутылочное стекло, напрашиваясь на душевную беседу.

— Вы не думайте, что мне плохо. Напротив, я лежу здесь с удовольствием. Сами знаете, каком это прекрасный отдых. Только иногда я волей-неволей задумываюсь, кто же я такой.

— Но мы это знаем, мастер Дигби. Ваше удостоверение личности…

— Да, вы говорили, что меня зовут Ричард Дигби, но кто он, этот Ричард Дигби? Как я, по- вашему, жил? Смогу ли я когда-нибудь с вами расплатиться», вот за это?

— Ну, об этом вам нечего беспокоиться. Доктор считает, что он полностью вознагражден, заполучив такого интересного больного. Вы ведь — поразительно интересный случай, неоценимым объект для его научной работы.

— Он создает роскошные условия для своих подопытных животных.

— Замечательный человек! И ведь он сам создал это учреждение. Очень крупный специалист. Во всей стране нет лучше» клиники для контуженых. Что бы люди об этом ни говорили, — добавил он загадочно.

— У вас, верив, есть более тяжелые больные, чем я, буйные больные?

— Да, такие случаи у нас бывают. Вот почему доктор оборудовал для них особое крыло здания, держит особый штат. Не хочет, чтобы обслуживающий персонал в этой части клиники был психически неуравновешенным… Вы же понимаете, как важно, чтобы наши нервы были в порядке.

— Ну вы-то все очень спокойные люди.

— Когда придет время, доктор, надеюсь, проведет с вами курс психоанализа. Но знаете, лучше, чтобы память вернулась сама — постепенно и естественно. Как на пленке в растворе проявителя, — продолжал он, явно копируя чей-то профессиональный жаргон, — изображение будет проступать частями.

— В хорошем проявителе так не бывает, Джонс, — сказал Дигби. Он полулежал в кресле, лениво улыбаясь, худой, бородатый и уже немолодой человек. Малиновый шрам казался на его лбу нелепым, как дуэльный рубец на профессорском лице.

— Давайте засечем, — сказал Джонс. Это было одним из его излюбленных выражений. — Значит, вы занимались фотографией?

— Думаете, я мог быть модным фотографом? — спросил Дигби. — Мне это ничего не говорит, хотя, с другой стороны, тогда понятно, почему у меня борода. Нет, не то. Я вспоминаю детскую комнату на том этаже, где у нас была детская. Видите, я очень ясно помню, что со мной было лет до восемнадцати.

— Рассказывайте об этом времени сколько захотите, — разрешил Джонс. — Можете напасть на нужный след…

— Как раз сегодня в постели я раздумывал: кем же я все-таки стал потом, какую профессию выбрал из всего, о чем мечтал. Помню, я очень любил читать книги по исследованию Африки — Стенли, Бейкера, Ливингстона, Бартона, но сейчас как будто мало подходящее время для географических