Сегодня после завтрака он снова послал за Трифоновым, но в ответ передали, что Трифонов не имеет времени прийти. Принц послал вновь, спустя час, и просил прислать сержанта всего лишь на минуту. И вновь получил отказ.

Скажу откровенно, я не ждала встретить в мужчине подобную тонкость чувств. Для умиротворения дочери он готов принимать унижения от того же Мячкова. Около обеденного времени я застала их обоих в гостиной.

– Зачем ко мне не пускают сержанта Трифонова? Я уже два раза посылал за ним, – говорил принц, наклонившись вперед с кресла и постукивая тростью об пол.

Мячков отвечал кратко, что Трифонов никогда более к принцу и молодым принцам и принцессам являться не будет, поскольку времени не имеет, да и нечего ему делать в покоях известных особ.

Я никогда прежде не видала принца Антона в такой растерянности. Он посмотрел на Мячкова и, явно не зная, что говорить, произнес робко:

– Дверь немного осела…

Мячков преотлично все понимал и потому даже и не спросил, о какой это двери идет речь, а только сказал, сохраняя вид притворного равнодушия:

– Ежели осела, я велю солдату поправить.

Принц Антон жестом полной беспомощности прислонил трость к подлокотнику.

Я более не могла смотреть на все это и поспешила уйти.

Елизавета имеет ужасный вид, но я не трачу время на бесполезную жалость, потому что размышляю, что же предпринять для ее успокоения. Она расхаживает по своей комнате как помешанная и при этом необыкновенно задумчива. Вчера, когда она вышла к приходу Мячкова, мне жутко сделалось глядеть на нее. Она закатывала глаза, щеки ее ввалились, и лицо потемнело. Она крайне небрежно повязала голову черным платком, из-под которого висели вдоль по щекам волосы, неубранные. На шее была повязана криво черная косынка, и ворот черного же платья был расстегнут. Это происходило в четверг. Она стала умолять Мячкова пустить к ней сержанта и что-то бормотала о том, что Мячков, лекарь, я, сержант, принцы и принцессы могут составлять прекрасное общество и очень мило забавляться. Мячков отвечал, что сержант никогда более не придет. Видно было, что ему не так просто хранить самообладание. Елизавета опустила глаза, сжала губы, удерживаясь от слез. Тем не менее слезы покатились безудержно по ее впалым щекам.

В воскресенье после обедни принцесса вновь просила Мячкова прислать Трифонова, а когда ей в очередной раз было отказано, стала просить, чтобы Мячков навестил один семейство принца Антона.

Мячков явился перед ужином. Елизавета тотчас принялась просить его послать за сержантом, чтобы тот поиграл на скрипке. Мячков отвечал, что на скрипке может поиграть Михайла.

– У него рука болит, – нашлась принцесса. Но Мячков, конечно же, знал, что никакая рука у Михайлы не болит.

Видно, что Мячков отнюдь не злой человек. Разумеется, он желает прекращения свиданий Елизаветы и Трифонова во избежание бед себе, на его месте и я бы поступила точно так же. Но ведь и Елизавету следует, памятуя историю несчастной Бины, спасти от недостойной связи, не могущей принести ей ничего другого, кроме безумия и позора.

Желая показать, что он отнюдь не желает ей зла, Мячков спросил Елизавету, не хочет ли она поиграть в карты. Она отвечала согласием и, кажется, немного опомнилась от своего отчаяния. Мы сели вчетвером: принц Антон, Елизавета, я и Мячков. Играли в продолжение трех часов. И во всю игру принцесса Елизавета молчала, пальцы нервно бросали карты, а лицо снова потемнело. Мячков понял, что его присутствие далее не желательно.

– Вам, может быть, пора ужинать? – спросил он.

– Да, пора! – отвечал коротко принц Антон.

Мячков откланялся. Часы пробили семь, затем восемь. Мы оставались за столом до девяти часов и сидели молча, не глядя друг на друга.

Я хотела было побеседовать с принцессой перед сном, но, едва взглянув на ее лицо, поняла, что это покамест невозможно.

Во всю минувшую неделю принцесса Елизавета, казалось, медленно приходила в себя. Но в нынешнее воскресенье она снова решилась обратиться к Мячкову с просьбой о Трифонове. Мячков отказал наотрез. Елизавета плакала в голос, повторяя:

– Я думала, что ты будешь лучше капитана Зыбина, а теперь вижу, что ты еще гораздо хуже его!

Мячков, понимая ее отчаяние, не осердился, а только сказал, что ежели она велит, он явится после обеда.

– Нет, – отвечала она, плача, как ребенок, – если сержанта не будет, то нам и тебя не нужно!

Принцесса Елизавета имеет большое влияние на своих братьев и сестру. Она говорила с принцем Алексеем, и тот уже дважды ходил к Мячкову просить о присылании Трифонова. Получен был на эти просьбы решительный отказ.

Елизавета отворяет маленькое окошко в отхожем месте, выходящее на комнату сержанта, это она проделывает вечерами, днем же она не отходит от большого окна, зарешеченного железною решеткою и выходящего во двор. Несколько раз в продолжение дня Трифонов обычно проходит по двору. Все слышали, как она закричала:

– Иван! Иван!

Однако же он лишь ускорил шаг.

Теперь она уже не зовет его, но смотрит молча. Мне кажется, скоро будет возможен разговор откровенный ее со мною.

Мячков относится ко мне с большим почтением за мой ум и спокойный нрав. Я сказала ему, что имею самое искреннее желание утешить принцессу и совершить все возможное для умиротворения ее горя. Я спросила его, как он находит сержанта.

Мячков отвечал подробно, что тотчас по запрещении видеться с семейством принца Трифонов бросился в ноги своему начальнику и просил, чтобы Мячков дозволил ему, Трифонову, видаться по крайней мере с принцем Антоном. Мячков решительно в этой просьбе отказал. Трифонов умолял пускать его к семейству принца хотя бы по воскресеньям. В ответ же на новое решительное воспрещение он кинулся Мячкову в ноги и просил:

– Не погубите меня!..

Мячков уверял меня, что не испытывает никакой вражды к сержанту и, напротив, любил его всегда, как родного сына, однако…

– …это настоящий мошенник!.. – Тут Мячков поколебался, затем заговорил со мною еще более доверительно и понизив голос: – Я нахожусь в великой заботе и страхе, чтоб этот сержант Трифонов не бежал, да еще, пожалуй, не увел бы с собой ту известную персону…

– Что же он? – спросила я настороженно. – Вы наказали его?

Трифонов посмотрел мне прямо в глаза:

– Вот как перед Богом! Я не наказывал его, а он отступился, сам отступился…

Мы снова посмотрели друг другу в глаза. Он еще поколебался и сказал напоследок, что будет в надежде на меня.

Я пришла в комнату Елизаветы и, обняв ее на постели, гладила ее молча по голове, покамест она плакала.

– Он никогда не смог бы этого, – повторяла я, – никогда не смог бы…

Она понимала, что я говорю о возможном, или, вернее будет сказать, что о невозможном бегстве из Холмогор.

Она обратила ко мне свое залитое слезами лицо.

– И вы… – проговорила она. – И вы… И я… все то же!.. Все то же…

Мы плакали в объятиях друг друга. Мне не нужно было пояснений; я и без того знала, что хотела сказать Елизавета. Обе мы несчастны в любви…

– Надобно силы искать для жизни, – сказала я тихим голосом.

– А жить зачем? – спросила она с любопытством странным безумия.