взад и вперед, выкрикивали непристойные куплеты и вопили дикие песни. Другие, держа в руках ружья, спали, растянувшись на полу. Принцесса Елизавета сидела на тронном кресле, закутавшись в шубу, хохотала и переговаривалась с простолюдинами, толпившимися вокруг. Все наперебой стремились поцеловать у нее руку. Непотребные женщины, растрепанные, в сбившихся с головы на шею платках из толстой шерсти, хватали эту пухлую руку и прижимали крепко к своим потрескавшимся от зимнего холода губам, целовали, смачно чмокая…

Я пошла прочь. Гренадеры тащили золотые часы, зеркало, несколько серебряных шандалов и золотой футляр…

Я добралась домой промокшая насквозь. Ко мне еще не приходили. Андрея не было. Госпожа Дросте хранила полное самообладание. Она уже успела отпустить всех слуг, оставив лишь кучера для саней. Она без лишних слов помогла мне переодеться в сухую одежду, причесала меня, убрав мои длинные волосы в простую прическу.

– Вероятно, надо торопиться, – сказала я.

Но она была уверена, что у нас еще есть время. Она напоила меня кофием, затем мы сложили в сундучок драгоценности и деньги. Госпожа Дросте взяла с собой самое ценное из своих вещей. Она пообещала кучеру заплатить ему как следует, если он доставит нас как возможно скорее на Аптекарский остров к Сигезбекам. Мы с госпожой Дросте тепло закутались, но все же меня охватил сильный озноб. Я ни о чем не могла думать, сидела нахохлившись и пыталась сдержать дрожь. К нашему удивлению, в городе было спокойно. Толпы простолюдинов не бегали по улицам.

Очнувшись, я увидела у своей постели госпожу Сигезбек и Андрея. На их лицах читалась явственная тревога. Я пролежала в горячке несколько дней. Мы совещаемся о дальнейших действиях. Принцесса Елизавета провозгласила себя императрицей. Разумеется, она уверяет в своем манифесте, будто всегда имела самые полные права на престол. Принц Людвиг будет выслан в Германию, об этом известно, хотя, конечно, не объявлено и не будет объявлено официально. Андрей предлагал решительное бегство. Возможно было попытаться бежать из России и добраться в Германию, именно в Германию, где мы будем в безопасности. Из последнего по времени письма тетушки Адеркас я узнала, что Карл хлопочет об отставке и затем намеревается вернуться с молодой женой также в Германию. Ему удалось скопить некоторую сумму денег, и кроме того и тесть обещает, в свою очередь, помочь ему денежными средствами; тогда явится возможность выкупить все, что было заложено из нашего движимого и недвижимого имущества еще до отъезда, тетушкиного и моего, в Россию. Сам Карлхен еще не успел написать мне о своих хлопотах и дальнейших намерениях.

В принципе бегство из России весьма и весьма возможно прежде всего вследствие нерадивости пограничных солдат всех мастей. Впрочем, сейчас охраняются несколько лучше дороги, по которым попадают в Петербург и выезжают из города. Новейшая императрица опасается возможных действий сторонников маленького императора и великой княгини. Я не стала отговаривать Андрея и просить его остаться в Петербурге с семьей. В конце концов и ему будет лучше за пределами Российской империи. Здоровье мое несколько окрепло. Андрей уже строит далеко идущие планы, воображая, как мы уже из Германии уедем в Голландию, которую он мыслит своим вторым отечеством. Там он рассчитывает заняться серьезно живописью, получать заказы, писать портреты…

Я говорила с господином Сигезбеком. Он и его жена полагают себя виновными в моей судьбе. Но я вижу в моей жизни много любопытного и приятного. Я узнала интриги, любовь, богатство… И жизнь моя еще не кончена. Еще несколько дней – и я буду на ногах…

Я выразила госпоже Сигезбек мое удивление: отчего новые власти нимало не интересуются моей нескромной особой. Она немного смутилась и, поколебавшись, все же открыла мне, что за мною уже являлись с предписанием о задержании, однако проявили трогательное милосердие и отложили арест до моего выздоровления. Что ж, я всегда была почтительна с принцессой Елизаветой…

– За домом следят, – сказала госпожа Сигезбек.

– Стало быть, бегство невозможно? – Я уже знала, что так оно и есть.

– В сущности, да! – Госпожа Сигезбек выговорила это быстро и отвернула лицо.

– Андрею также известны все обстоятельства?

Она присела на мою постель:

– Я не понимаю его. Кажется, он всерьез строит планы…

– Он здесь? Который час?

– Два пополудни.

– Я не видала его со вчерашнего вечера. Он оставил меня? Говорите прямо. Я уже не так слаба.

Она колебалась. Я настаивала. Наконец она призналась, что Андрея арестовали сегодня утром. Я не заплакала. Я повторила дважды, словно заклинание:

– Его отпустят, с ним ничего не случится. Его отпустят, с ним ничего не случится.

Затем я стала готовиться к дальнейшим невзгодам, которые несомненно предстояли мне. Впрочем, если бы не по мощь моих добрых друзей Сигезбеков и госпожи Дросте, я бы ничего не могла сделать, потому что была еще очень слаба.

Итак, бегство невозможно. Я знала, что драгоценности у меня отнимут в заточении, и потому просила госпожу Сигезбек наградить людей, находившихся у меня в услужении, и, в частности, мою горничную, а также вознаградить и госпожу Дросте за ее заботы обо мне. Также я просила госпожу Сигезбек взять себе кое-что из драгоценных украшений, из тех, что были куплены мною или получены в подарок от Ее высочества. Все ценное, доставшееся мне как наследство матери, я просила разделить между моим братом Карлом и Андреем. Я сказала госпоже Сигезбек, что именно и кому из них она должна отдать. Я долго глядела на браслет-змейку и вспомнила то давнее утро, когда получила от тетушки прекрасную тетрадь, послужившую для моих записок. Я написала письма – тетушке Адеркас, Карлхену и его молодой жене; ласково простилась с ними; просила у них прощения за все обиды, причиненные мною им, невольно, быть может; и выразила надежду на встречу в будущем. Несомненно, они должны были догадаться, что же со мной случилось. Кроме того, Карл будет в Санкт-Петербурге… Я долго обдумывала письмо Андрею и наконец написала это письмо, краткое и также ласковое, нежное, и каждая строка напитана любовью… Я вспомнила одно прекрасное французское стихотворение и записала для моего любимого на отдельном листе чистой белой бумаги:

Я полагаюсь на госпожу Сигезбек, она передаст и это мое письмо.

Если бы я могла бежать, драгоценности послужили бы мне помощью, но бегство невозможно, невозможно. Пусть эти украшения послужат к радости людей, любивших меня или служивших мне. Пусть этот браслет, это кольцо напомнят моему возлюбленному обо мне. Я оставляю ему также и эти маленькие золотые сережки, которые носила постоянно; сколько раз его губы нечаянно прикасались к ним, когда он целовал меня ночью…

Но я не должна сейчас плакать, не должна. Теперь надобно подумать о моих записках. Надежнее всего было бы оставить их на попечение господина Сигезбека, пусть он или в дальнейшем мой брат Карл позаботятся о том, чтобы мои слова вышли в свет, то есть были бы изданы… Или нет, нет, я не могу, никак, ни за что не могу расстаться с моими писаниями! Я возьму их с собой… Но куда? В заточение, в ссылку, на