Шелихов посмотрел на него и встал из-за стола.

— Ладно! Я сам обормотов генералу доставлю, — сказал он. В голове морехода мелькнула неясная мысль обернуть этот нечаянный случай в свою пользу. — А пока сведите в людскую да накормите хорошенько… за сбережение генеральского добра… — снова усмехнулся он.

— И впрямь, господин купец, по-людски рассудили, — повеселел Цыганенок. — Не выдержать нам порки генеральской, ежели щец не похлебаем и кашей пуза не набьем… Эх, и сыграем же и спляшем мы на последях, как под кнут ложиться! — подмигнул он попавшим в беду товарищам.

— Иди уж, иди, набивай брюхо, — просипел сторож, беря его за рукав. — Гляди только, чтоб не лопнуло, как придется ответ держать.

Дочери Шелихова пробрались снова в комнату и, безмолвно притаившись за спинами людей, с любопытством разглядывали губернаторских музыкантов, о проделках которых по городу носились зазорные слухи.

Анюта с застывшей в глазах слезкой огорчения, сожалея, вглядывалась в изуродованное подглазным синяком красивое и смелое лицо Цыганенка. Смешливая Катенька, взглянув на скособоченный рот избитого музыканта, подмигивавшего ей, не выдержала и прыснула от смеха.

— Убирайтесь отсюда! — крикнул Григорий Иванович, услышав их горошком просыпавшийся смех. — Взаперти держать буду неслухьяных!..

Амбарные сторожа поняли разгневанный выкрик хозяина как поощрение к тумакам. С поспешной ретивостью, обозленные недавним сопротивлением задержанных при подкопе амбара, они мгновенно вытолкали музыкантов за двери комнаты, еще мгновение — и на крутой лесенке, спускавшейся в людскую, послышались приглушенные голоса сторожей и грохот тел, скатывавшихся по ступенькам лестницы.

Шелихов расхохотался, но, заметив недовольное и недоумевающее лицо Натальи Алексеевны, оборвал смех и неспокойно заходил из угла в угол по комнате, поглядывая на жену как бы в ожидании помощи.

А спустя небольшое время из людской в хозяйские комнаты долетели печальные звуки скрипки Яшки Цыганенка. Счастливая догадка подсказала Цыганенку вдохновенную импровизацию на голос любимой песни хозяина амбаров, совпадавшую с собственным предчувствием злополучного музыканта об ожидающей его с товарищами судьбе.

. . . . .

Шелихов вздрогнул, посмотрел на Наталью Алексеевну. Та тоже слушала и молчала, сидя за столом напротив. По лицу ее бежала тень печали. Григорий Иванович не выдержал, сказал:

— Уж и сам не придумаю, как с варнаками быть!.. Спустись в людскую, Наташенька, скажи, сыграли бы чего повеселее…

Наталья Алексеевна вышла и надолго задержалась в замолкшей людской, а чуть вернулась, из-под клети понеслись веселые голоса и топот ног в пляске под ухарский напев ходовой варнацкой несни:

— Ну и усы! — захохотал мореход. — Пошли им, хозяюшка, водки. Пускай хлебнут, оглодки бессчастные, перед…

— …прощением! — решительно закончила Наталья Алексеевна.

— Каким таким прощением? — вопросительно посмотрел Шелихов на жену. — Нет их вины передо мною, может, я перед ними виноватым буду, да ничего не поделаешь, уж больно-то оказия подходящая…

И тут же, волнуясь и спеша, Григорий Иванович изложил Наталье Алексеевне возникший в его голове рискованный по своим последствиям план: отпустить музыкантов, а их скрипки и флейты доставить губернатору самолично, чтобы снискать этим его расположение, передать давно заготовленную записку о плавании в Америку и попросить о поддержке в споре с компанионами.

— «Где подобрал мои скрипки, при каком таком случае?» — спросит тебя губернатор, — трезво подошла к такой нелепой мысли мужа Наталья Алексеевна. — Якобий-то знает, кому какая скрипица выдана, и начнет пороть…

— А мне на поротом гузне не сидеть, — вяло, больше из упрямства, отстаивал Шелихов свою затею.

— Нет, не годится… Подумай-ка, на что ты сядешь, сам ежели, не дай бог, под кнут угодишь… Давно ли славного морехода и первой гильдии купца Бечевина тут же в Иркутске губернатор Трескин в тюрьму