- Ты думаешь насчет парнишка, то есть, связал меня? он помешает?
- Хоть бы так…
- На то время можно здесь у тебя оставить…
- Нужда мне с ним возиться! Кто за ним усмотрит? Вишь он, окаянный, шустрый какой!..
- Слышь: выручи только, об одном прошу; выручи; каяться не станешь; выручи только… хоть на время выручи…
- Стало, уж там взять-то нечего? туда бы шел! - перебила Грачиха.
- Был и там, вечор еще был, - торопливо подхватил Филипп. - Коли тебя пришел просить - без толку, стало быть, ходил: не токма денег, хлеба, и того нет. Я уж и так и сяк стращал - ничего не возьмешь; уж это, значит, верно, что нет ничего; а то бы дай, мое было бы; постращай только его - брат ничего не утаит… Мы это дело-то знаем, как с ним справляться: не, впервой!.. Потому больше к тебе и пришел: нужда заставила. Сделай милость, Лукерьюшка, пособи! - снова пристал Филипп, - так, малость самую… тревожить больше не стану, уйду; и то сказать, опасливо теперь здесь оставаться. В другое время - ништо, пожил бы; теперь убираться надо. Узнал я вечор, как к брату ходил, сказывали: господ ждут; не ноне, завтра ждут; при них как раз сцапают… надо убраться во-время, потому больше и прошу: пособи, тетка, сама знаешь, без лаптей недалеко уйдешь.
На этом самом месте в сеничках, где находился мальчик, послышался вдруг такой дикий крик, что Филипп и старуха дрогнули всем телом. Не успели они сделать шагу, как новый крик, еще диче, пронзительнее, раздался в сенях. Филипп кинулся было к лучине с намерением потушить ее, но Грачиха остановила его, сказав:
'погоди', и, ковыляя, побежала к. двери.
- Кто тут? - спросила она.
В ответ на это над самою ее головою повторился новый крик, еще звонче, еще отчаяннее первых двух.
- Ах ты, разбойник! - закричала старуха, тотчас же, вероятно, смекнув, в чем дело. - Постой! я ж тебя, окаянного!.. Эй, Филипп! - подхватила она, торопливо возвращаясь в избу, - это твой пострел с кошкой… Кошку куда-нибудь, разбойник, запрятал… Я ж ти, погоди!
Грачиха взяла лучину и побежала в сени; Филипп последовал за нею. Крики становились все жалобнее и протяжнее. При свете лучины старуха, точно, увидела желтую свою кошку, которая болталась на перекладине, привязанная к хвосту.
Мальчик, свернувшись клубком в углу сеней, спал крепким сном; но храпенье, которое издавал он для вящего эффекта, изменило ему: старуха налетела на него, как разъяренная наседка, проворно перенесла лучину в левую руку и правою рукою схватила его за волосы; мальчик тряхнул головою - и, не подоспей во- время отец, он укусил бы старухе руку.
- Оставь его, тетка! я его сам лучше проучу; твои руки старые; дай только сперва кошку отцепить.
Сказав это, он приставил к перекладине лесенку, которая вела на чердак и которую мальчик ухитрился поставить на прежнее место. Секунду спустя бедная кошка рухнулась наземь, вскарабкалась на стену и, фыркая, исчезла на чердаке.
- Теперь я до тебя доберусь! - сказал Филипп, подходя к ребенку.
Тот по обыкновению своему не обнаружил ни малейшего испуга; он без сопротивления дался отцу.
- Хорошенько его, хорошенько! - закричала колдунья, становясь на пороге и подымая лучину над головою.
- Вот тебе! помни! вот тебе! - приговаривал между тем отец, делая вид, что дерет его за волосы, но на самом деле тормоша ему только голову, что заставило, однакож, сына биться по полу и кричать так пронзительно, как будто с него сдирали кожу.
Старуха, испуганная криком, который легко мог дойти до Чернева, велела отцу оставить и поплелась в избу.
- Сюда! - крикнул Филипп, следуя за нею и обращаясь к Степке.
Степка вошел в избу, продолжая хныкать и тереть лицо кулаком, из-под которого выпрыгивали попеременно то один плутовской взгляд, то другой, сопровождаемые не менее плутоватой усмешкой. Отец украдкой подал ему знак и подмигнул на старуху, которая суетилась ворчливо у лучины; Степка кивнул головой и тотчас же перестал хныкать.
Но едва только воцарилась тишина, как в наружную дверь избушки кто-то сильно застучал. Филипп, старуха и мальчик переглянулись с удивлением. Два-три громкие удара снова потрясли наружную дверь избы. Одним прыжком Филипп очутился у лучины, пригнул испуганное лицо к огню и задул его.
- Отопри! - прокричал в то же время за дверью басистый, хриплый голос.
- Тсс! молчи! - шепнул Филипп.
- Может… ко мне… за делом, - проговорила Грачиха.
- Так бы громко не стучался, - возразил Филипп. Голос сильно, однакож, изменял ему. Как все люди, имеющие основательную причину бояться преследования, он думал одно только: уж не узнали ли случайно о его возвращении? Не встретился ли он вчера на дороге в Марьинское с кем-нибудь, кого сам не заметил? Не выдал ли брат, или, вернее, братнина жена?.. Мысли эти с быстротою молнии мелькнули в голове его, и с каждым новым ударом в дверь сердце его билось ускоренным тактом, дыхание спиралось в груди и пересыхало в горле.
- Отпирай! эй! - раздался снова басистый голос, но уж теперь с другой стороны лачуги, и кулак застучал под окном.
- Пусти, матушка, Христа-а ра-а-ди! - неожиданно подхватил другой, старческий, жалобный голос.
Не успел он замолкнуть, как уж раздался третий, звонкий, дребезжащий, как у козла:
- Эй, тетенька, спишь, что ли? Вставай, глазки протирай, слышь: сваты приехали!..
