- Чего, братец ты мой! Ведь лезут, словно бешеные, словно овцы какие, право!
Ничего ведь не сделаешь. Пуще всего эти бабы: одурь даже возьмет; никакого в них постоянства нет, право, точно шальные!..
- Слышь, Авдотья, как старина-то вашего брата обделывает - а?..
Жена подрядчика засмеялась.
- Я не об тебе, касатушка, не об тебе… ты ко мне и не подходила, - заговорил старик, - пуще всего эти вот молодые бабы да девки надоели: та: 'дедушка, подай', другая: 'дедушка, подай'; другая сама не знает, чего надо, а лезет… Иной раз своей торговле не рад, право: совсем затормошат; больше перероют, чем купят… така-то зрятина, право… Куда лошадь-то ставить?
- Вот сюда, сюда веди… - оказал Никанор, указывая под широкий навес, державшийся на толстых столбах.
Навес этот замыкал глаголем двор с двух сторон; третья сторона занята была амшеником, амбаром и клетью; изба и ворота, смотревшие на улицу, составляли четвертую сторону двора. Изба была в два этажа, подобно большей части сосновских изб; лестница, обшитая с боков досками, вела на галлерею с тесовым навесом, которая служила сенями второму этажу, где помещались хозяева.
- Ты, дедушка, откуда? - спросила жена подрядчика, когда воз въехал под навес.
- Теперича, то есть?..
- Нет, спрашивает, родом откуда? - подхватил Никанор, подсобляя старику распрягать лошадь.
- Мы губернии Ярославской, - словоохотливо отвечал старик, - теперича пробираюсь в теплые места; давно уж там не был; побываю в Тамбовской губернии, в
Саратовской… а там проеду в Воронеж, угоднику поклониться, по обещанию…
- Бывал и я в тех местах; места хорошие, привольные. Только как же ты с телегой-то справишься? недель через пять зима застанет…
- Ну, так что ж? Первый снег выпадет, променяю телегу на сани, переложу туда товар и поеду; мы и все так-то.
- Да, ну это другое дело. Авдотья! - примолвил Никанор, поворачиваясь к жене, - ты, пока мы здесь управляемся, ты сходила бы, мальчика-то проведала. Ему хоша теперь и полегчало, а все ступить на ногу-то не осилит… Может, ему надобность есть до тебя, сходи-ка; да уж заодно ужинать собирай: время!..
Авдотья направилась к лестнице и минуту спустя застучала котами по ступенькам.
- Мальчик-то у вас болен, стало быть? - спросил старик.
- Нет, болезни, слава богу, никакой нет, да ногу только зашиб, ступить не может, - возразил Никанор. - Мальчик-то хорош, оченно жаль. Главная причина, мне угодить старался; через эсто и случай весь вышел. Ставил я избу по соседству, - подхватил подрядчик, помогая старику управиться с лошадью, - уж он мне усердствовал, усердствовал… ну, знамо, к делу еще не привычен, недавно к нашему ремеслу приставлен - недоглядел как-то: ему бревном по ноге и попало; да слава богу, нога-то цела, ничем не повредилась, только повихнул маленько. А все жаль: мальчик-то добре занятный, усердный такой!
- Как не жалеть! особливо коли один у вас. Сын он али сродственник?
- Нет, совсем чужой. Взял я его на поруки; ходил он сперва с нищими, да убежал от них; потом поймали его, к становому привели, в бродяги записать хотели, а я тут случился; вижу, мальчик такой хорошенький, ласковый, так и заливается, плачет, так и заливается… жаль стало. 'Какой он, думаю, бродяга! так, чай, сирота брошенный…' Я его на поруки и взял.
- Ах ты господи!.. да уж не он ли это? Эх ты, скажи на милость… как его имя-то? - спросил вдруг старик, оживляясь.
- Петрушей зовут-то; а что?
- Он и есть! - воскликнул старик, опуская оглоблю, которую начал было притягивать, чтоб свободнее уместить распряженный воз.
- Да тебя не Васильем ли зовут? - спросил Никанор, оживляясь в свою очередь, - он часто о тебе поминал, коли ты…
- Так, так; ну, он и есть, он самый! - подхватил дедушка Василий, суетливо потряхивая шапкой, макушка которой раза три обежала вокруг лысой головы его.
В самую эту минуту на галлерее второго этажа показалась Авдотья.
- Никанор! Никанор! подь скорей сюда! - закричала она, размахивая руками,
- и ты, дедушка, ступай скорей; оба ступайте…
Никанор и дядя Василий торопливо перешли двор и стали подыматься по лестнице, между тем как Авдотья снова скрылась в избе. Дверь избы на галлерею была отворена и позволяла обозревать просторную десятиаршинную избу с белой широкой печкой, с сосновыми широкими полатями; красный угол, обклеенный желтыми обоями с огромными красными разводами, украшался множеством образов и складней; кругом всей избы шли широкие лавки. На одной из них, устланной войлоком, сидел Петя; он рвался встать на ноги, но Авдотья держала его крепко в обхват обеими руками и не пускала.
- Ступайте, скорей… не удержишь его никак! - говорила она, поглядывая на дверь. - Погоди, говорят, сейчас придут… слышь, по лестнице уж стучат. Так это, стало, тот самый старичок, о котором ты поминал нам?.. Да нет же, не пущу, неугомонь ты этакой! говорят, хуже нога заболит… ступайте скорей!..
Никанор и дядя Василий показались в дверях.
- Дедушка! дедушка!.. - закричал Петя, радостно протягивая руки.
- Ах, ласковый!.. Ну, он и есть. Ах ты, ласковый, ласковый!.. - подхватил старик, спеша к мальчику и хлопая ладонями по полам своего тулупчика.
- По голосу узнал тебя, дедушка; как услыхал голос твой, так весь даже затрясся. Он часто поминал нам тебя, - говорила Авдотья, между тем как старик обнимал и ласкал мальчика.
