почти все были вывезены на Цейлон. Там они хорошо прижились. А уже оттуда саженцы попали в такие страны, как Малайзия, Индонезия, страны Индокитая, и в различные части Африканского континента. И повсюду были заложены плантации так называемых каучуконосов. Если в 1910 году во всем мире было продано только одиннадцать тысяч тонн каучука, то в 1927 году — уже пятьсот шестьдесят семь тысяч, но только шесть процентов от этого количества составлял дикий каучук. Все остальное было собрано с плантаций. Одновременно упала на него цена — по сравнению с 1910 годом примерно в двадцать раз.

Золотые денечки Икитоса миновали. К тому же к 1925 году немецкие ученые из «И. Г. Фарбениндустри» приступили к изготовлению искусственной резины; в 1939 году эту резину приняло на вооружение огромное предприятие «Буна-верк», и уже в 1940 году такие влиятельные американские «резиновые фабриканты», как Гудрих, стали выпускать резиновые шины для автомобилей, в которых примесь искусственного каучука составляла уже пятьдесят процентов.

Тем не менее город Икитос, который, как временами казалось, уже пришел в полный упадок, снова приободрился: в нем теперь уже шестьдесят восемь тысяч жителей. И хотя он перестал экспортировать каучук (то немногое, что добывается, используется в самом Перу), но зато вывозит древесину, хлопок и кофе. И еще кое-какие вещи.

И именно из-за этих «кое-каких вещей» разгорелся бум, подобный прежнему, «каучуковому». Снова развернулись бешеная гонка за прибылями и хищнический бизнес и снова, как в тот раз, в Европе радостно скупают присылаемое из Перу сырье, не задумываясь над тем, что происходите его поставщиками в дебрях девственного леса.

Правда, на сей раз речь идет не об индейцах. Теперь очередь дошла до животных. У одного знакомого мне удалось узнать подробности о вывозе звериных шкур из Перу за последние несколько лет. При этом речь идет лишь о тех шкурах, за которые уплачены законные таможенные сборы. Но тот, кто знаком с условиями девственного леса, кто хорошо осведомлен о «неподкупности» маленьких государственных чиновников на местах, кому известно, сколь плохо охраняются границы, проходящие вдоль зеленого бассейна Амазонки, — тот легко может себе представить, как велико на самом деле число убитых и ошкуренных животных. В 1964 году из всего Перу было вывезено через таможни 678 шкур ягуаров, а в 1965 году уже из одного только Икитоса — 1113. Оцелотов в 1964 году из всего Перу было вывезено 11 496, а годом позже только из Икитоса — 12 189. Из-за того, что миллионерши в Европе желают во что бы то ни стало щеголять именно в желто-черных пятнистых манто, индейцам выплачивают хорошие премии, когда они убивают обладателей такого меха и приносят на заготовительные пункты. Так, в 1964 году из Перу было вывезено одних только шкур тигровых диких кошек маргай (Felis wiedii) 1037 штук. В 1965 году из одного лишь Икитоса их поступило 3106. В том же году из бывшего «каучукового города» было вывезено ровно 9000 выдровых шкур, 129 тысяч ошейниковых пекари, 30 000 белобородых пекари, 10 500 капибар — этих огромных грызунов размером почти со свинью. Одних живых обезьян увезено отсюда 36 000 (почти все для медицинских исследований), свыше 2000 удавов, анаконд, черепах и ящериц, 32 000 птиц, множество попугаев.

На суперскоростном глиссере я поднимался далеко вверх по Амазонке и забирался в глубь таких глухих ее притоков, как Напо. И если уж не бегемотов, как в Африке, надеялся я увидеть здесь, то хотя бы каких-нибудь цапель, аистов, ходулочников, уток, поганок — словом, всю ту пернатую живность, которая водится на всех африканских водоемах. Неужели и за тем вот поворотом реки они не покажутся наконец на глаза? Но нет, не показались. Если не считать индюшачьих грифов (Cathartes aura), промышляющих на городских мусорных свалках, за все пять часов своего метания по Амазонке мне удалось увидеть всего одну птичку. Размером с воробья.

Некогда это выглядело совсем иначе. Так, Гарденбург, описывая свое путешествие на кану по Путумайо, большой судоходной реке, притоку Амазонки, упоминает о том, как питался черепашьими яйцами, которые всюду можно было выкопать из земли. Он встречал много удавов, сирен, охотился на пекари, диких индеек и диких уток. На прибрежных деревьях резвились обезьяны, а нутрии держались столь доверчиво, что не убегали даже тогда, когда к ним приближались на расстояние нескольких метров. Огромные стаи попугаев и других пестрых птиц пролетали над самой головой путешественников, и их резкие гортанные крики неумолчно раздавались повсюду и днем и ночью. Капибары, завидя кану, удирали, словно настоящие скалолазы, вверх по отвесным склонам, а аллигаторы грелись на прибрежном песке…

Сегодня можно, ничего не опасаясь, переплывать Амазонку, аллигаторов теперь здесь не увидишь, уверяют меня местные жители. Что-то не видно и пираний, этих опасных маленьких рыбок, которые, судя по многим книжкам и кинофильмам, так охотно откусывают у купальщиков пальцы на руках или ногах, а то и вовсе обгладывают их до скелета…

Теперь здесь стало очень тихо, в этом раю. И хотя большинство животных еще существует, тем не менее туристу они больше на глаза не попадаются. Разве только в тех случаях, когда он согласится много недель плыть в маленькой лодчонке до дальних, узких протоков, уводящих в самую глубь девственного леса. Вот там их, может быть, еще увидишь. Да и то не наверняка. Они теперь и там стали очень пугливы из-за непрестанной охоты, и наблюдать за ними крайне трудно. В отличие от обитателей обширных африканских национальных парков, которым нечего бояться людей. Но пока, к сожалению, ни одна южноамериканская страна не уяснила, какой приток валюты вызовет создание на этом континенте национальных парков, которые привлекут множество туристов из разных стран. Но национальному парку недостаточно обрести официальные границы, линии на карте. Для его устройства необходима действенная охрана из лесничих, охранников или егерей, к тому же неподкупных, которые не пойдут ни на какие сделки с торговцами пушниной и охотниками. Такому парку нужны удобные дороги, по которым можно разъезжать на джипах, посадочные площадки для небольших самолетов и авиеток, разумно оборудованные туристические базы и, разумеется, в первую очередь четкие законы об охране природы, которые должны неукоснительно соблюдаться.

Вот африканцам из многих развивающихся стран это удалось совместно с европейскими специалистами по охране природы. Удастся ли и южноамериканцам добиться чего-либо подобного на своем континенте?

На заборе сидит скворец. Он непрестанно крутит головой, разглядывая небо в поисках летящих насекомых. Вот он что-то обнаружил, срывается с места, хватает клювом добычу и возвращается на свой наблюдательный пункт. Там скворец ударом клюва о деревянную планку умерщвляет свою жертву: несколько глотательных движений — и она исчезла в его зобе. Затем он немного распушает свое оперение и отдыхает. Скворец свое дело знает!

Но что вы скажете о другом скворце, на сей раз ручном, который, сидя на бронзовом бюсте в комнате, где нет ни одной мухи, точно так же «прочесывает» глазами пространство, замечает несуществующее насекомое, провожает его поворотом головы, срывается с места, «догоняет» его, «убивает» ударом о стол и, давясь, «заглатывает»? То, что нам только что казалось таким осмысленным и целенаправленным, оборачивается полнейшим безрассудством: мы наблюдали инстинктивное действие, сработавшее вхолостую.

Серые гуси, находясь в комнате, способны упорно «щипать траву», в резервуаре с чистейшей водопроводной водой часами «вылавливать» несуществующий зоопланктон, в то время как наполненная кормушка — их единственный источник пропитания — стоит рядом. Мои зеленые попугайчики радостно таскают по клетке веточки, старательно их расщепляют, но тем не менее не строят из них гнезда, потому что не наступил еще брачный период. Если наблюдать за подобными же действиями этих попугайчиков непосредственно перед откладкой яиц, то можно прийти к выводу, что они знают, для чего таскают и расщепляют веточки. А вот о чем они думают сейчас, когда работают явно впустую?

Когда мы замечаем, что цапля, которая только в конце весны начинает вить свое гнездо из хвороста,