Вот истинная причина того, что мы собрались все вместе и просидели эту долгую ночь в слабо освещенном зимнем саду жирафника, в то время как наверху медицинская сестра наблюдала за нашим пациентом. Четверо из сидящих играли в карты. С сочных бромелиевых листьев за моей спиной то и дело скатывались тяжелые капли и растекались на полу. Окапи непрерывно вышагивал взад и вперед за своей стеклянной перегородкой, зато тяжеловесные антилопы-канны лежали спокойно и жевали жвачку. Большой куду в сумерках развлекался своим любимым занятием: просовывал кончик витого рога между стеной и задвижной дверцей, заставляя ее дребезжать. Снаружи время от времени глухо доносился звук проезжающего трамвая. Глаза лесных антилоп ситатунга и маленьких, ростом с зайца, дукеров отсвечивали в темноте красноватым светом. Я люблю бывать по ночам в хлеву. Еще ребенком я часто по вечерам засиживался среди коров.
Нашим четырем жирафам волей-неволей пришлось смириться с непрошеными ночными гостями. Две самки уже улеглись так, как я это обычно видел по вечерам, — высоко подняв голову кверху. Отто еще продолжал вышагивать по вольере.
И вот где-то в половине второго мы обратили внимание на то, что самка Лиза приняла какую-то странную позу: шея, словно смычок, или скорей, баранка, выгнулась назад, голова оперлась на заднюю ногу и частично на пол. Это была поза сна, которую мне никогда еще не удавалось наблюдать. Да и в книгах не приходилось встречать подобного описания. Вот, значит, как спят жирафы! Не успели мы как следует все рассмотреть, как голова Лизы уже снова поднялась кверху.
Среди наших добровольцев работали в то время молодые Клаус Иммельман и Герберт Геббинг (сын прежнего директора Лейпцигского зоопарка). Оба они выразили готовность покараулить возле жирафов со вспышкой и камерой. Им-то и удалось впервые заснять на пленку взрослых жирафов, спящих крепким сном в такой вот необычной позе. Кроме того, они вели записи, сидя (не замечаемые жирафами) возле специально прорезанного в стене окошка для наблюдений, — когда и на сколько времени каждый из наших жирафов ложится отдыхать. А также когда и на сколько минут они опускают голову на пол, то есть впадают в крепкий сон.
Вот Отто, к примеру, лег в день наблюдения уже в 18 часов 37 минут, затем встал в 21 час 03 минуты, в 21 час 51 минуту снова лег, а с 22 часов 34 минут до 22 часов 36 минут опустил свою голову на землю. С 23 часов 19 минут до 0 часов 47 минут он ходил по своему боксу и еще раз — с I часа 41 минуты до 2 часов 23 минут. Потом он дремал с поднятой головой до 5 часов 57 минут, и в течение этих трех с половиной часов шесть раз опускал голову на землю. Но каждый раз не больше чем на три-четыре минуты. Только в это время он впадал в глубокий сон. В общей сложности он спал, следовательно, 21 минуту. Мамаша Лиза той же ночью спала глубоким сном (опустив голову на пол) только 20 минут в пять приемов. Зато подросток Лотхен спала в общей сложности 30 минут, а четырехмесячный Туло проспал 63 минуты в восемь приемов.
В другой раз Отто опускал свою голову в общей сложности на 23 минуты, Лотхен — на 19, Лиза — на 35, а Туло — на 70 минут. Наш окапи Эпулу зато впал в ту ночь в глубокий сон на целый час, правда в десять приемов.
Полностью расслабиться всего на 20 минут в сутки — не кажется ли вам, что это мало для взрослого жирафа? Но ведь и слоны, как установил известный зоолог Хедигер, ложатся спать всего на один-два часа после полуночи. Все остальное время эти мощные колоссы либо стоят на ногах, либо расхаживают взад и вперед. Вероятней всего, они, подобно лошадям, способны дремать стоя, а настоящий сон у них короток, но зато очень глубок. Известно, что лошади способны заставить свои ноги при помощи сухожильного аппарата как бы оцепенеть, так что мускулам при этом напрягаться почти не приходится. Подобным же образом спят фламинго, стоя на одной ноге и спрятав голову под крыло. Я полагаю, что и жирафы, лежа во время дремоты на земле, могут с помощью особых сухожильных связок удерживать свою голову в вертикальном положении и от этого не уставать. Ведь жираф у себя дома, в саванне, вряд ли может себе позволить впадать часами в глубокий сон, зная, что вокруг бродят львы и леопарды. Это врожденные, инстинктивные действия. И даже если мы вырастим у себя в зоопарке пятое поколение жирафов, все равно они будут почти всю ночь держать голову кверху, несмотря на то что наши львы и леопарды надежно заперты в своих клетках…
В такой жирафьей шее кроются еще и другие удивительные особенности. Физиологи разных стран долго бились над решением этих задач: ведь в шее поднявшегося во весь рост жирафа должен стоять умопомрачительно высокий кровяной столб.
Когда подобная долговязая фигура вытянется во весь рост с поднятой кверху головой, чтобы достать своим длинным языком до облюбованной веточки, высота кровяного столба может достигнуть добрых семи метров! Это соответствует давлению в пятьсот миллиметров ртутного столба. А для того, чтобы преодолеть эту разницу в кровяном давлении между мозгом и сердцем, сердцу жирафа приходится создавать давление примерно в триста миллиметров. Когда жираф, чтобы напиться, опускает свою голову к земле, а затем рывком поднимает ее, то, казалось бы, в его мозгу должно резко изменяться давление. По человеческим меркам животное при этом должно было бы упасть в обморок. Кровь из мозга должна была бы с неимоверной скоростью обрушиваться по шейным венам в сердце. Механизм этого явления представляет особый интерес для медиков, изучающих изменения в кровообращении у летчиков на больших высотах при сверхзвуковых скоростях. Им очень важно было узнать, как организм жирафа справляется с подобного рода трудностями.
Профессор Р. Гэтц из Института физиологии Кейптаунского университета уже после окончания Второй мировой войны собирался заняться серьезным исследованием необыкновенных особенностей кровеносных сосудов шеи жирафа. Однако для этого ему пришлось бы закупить в Восточной Африке по меньшей мере трех жирафов да еще доставить их в Лондон, что обошлось бы ему в десятки тысяч марок. Но уже несколько лет спустя методы исследования кровообращения и особенно соответствующая аппаратура получили неожиданно быстрое развитие. Теперь, вместо того чтобы тащить жирафов в Институт физиологии, оказалось возможным привезти в африканскую саванну сам институт, вернее, транспортабельные измерительные приборы. Кроме того, Гэтц узнал из газет, что «быстрое развитие северо-восточных районов Трансвааля в качестве удобных для сельского хозяйства земель потребует уничтожения большого количества обитающих там жирафов». Он тотчас же отправился на джипе с двумя грузовиками аппаратуры в ту область, где как раз проводилось массовое уничтожение диких животных, как это уже случалось в те времена в разных африканских странах.
Разумеется, ему там предоставили возможность заполучить для своих исследований столько только что убитых жирафов, сколько душе угодно. Он мог их спокойно анатомировать и изучать.
Раньше ученые предполагали, что кровь у жирафа особенно густая, теперь же выяснилось, что она почти не отличается по своей консистенции от человеческой. Зато в ней, как, впрочем, и в крови верблюда и ламы, вдвое больше красных кровяных телец — эритроцитов, — чем у нас.
Одна только голова жирафа имеет подчас в длину целый метр. Кишечный тракт — девяносто один метр, сердце может весить свыше одиннадцати килограммов, в сорок раз больше человеческого. Когда измерили толщину стенки сонной артерии, ведущей от сердца к голове, оказалось, что она составляет полтора сантиметра!
Для измерения кровяного давления у жирафа Гэтцу были необходимы все же живые, а не мертвые животные, так что ему пришлось нескольких жирафов изловить. В Восточной Африке это делается весьма несложным способом, без особых хлопот. Их либо загоняют в крааль-ловушку, либо едут на джипе рядом с бегущим животным и с помощью длинного шеста набрасывают ему на шею петлю[11]. Профессор Гэтц применил, однако, на мой взгляд, гораздо более сложный и не слишком надежный способ. Он выдалбливал отверстие в обычной ружейной пуле, закладывал туда усыпляющее средство, быстро растворяющееся в воде, а следовательно и в крови, и всаживал такую пулю из обыкновенного ружья с расстояния примерно пятьдесят метров в круп жирафа. «Лук и стрелы были бы удобней, — делился он потом своими впечатлениями, — потому что тогда получалось бы меньше легких ранений, когда попадаешь не в то место, куда целился».
Спустя три четверти часа после выстрела жертва уже лежала на земле. Гэтц возил с собой огромную кучу разборных стальных труб, из которых быстро свинчивали клетку вокруг обездвиженного животного; затем он вводил ему лекарство. Как только жираф был снова на ногах, можно было приступать к обследованию — убежать пленник уже никуда не мог. С помощью электрокардиографа удалось выяснить,
