После пожара в Берлинском зоопарке в живых осталось очень мало содержавшихся там ценных животных. А тех, что уцелели, надо было срочно куда-то расселить. И тогда директор Берлинского зоопарка обратился ко мне с просьбой приехать и забрать к себе домой хоть кого-то из выживших животных. Как я мог ему отказать?

В своем доме я мог предоставить этим «погорельцам» два помещения в цокольном этаже, где прежде содержал своих ручных волков. Директор после минутного раздумья — кого в первую очередь спасать? — решил так:

— Возьмите, пожалуй, Муши, нашего пятилетнего орангутана.

У бедняги теперь не осталось ни отца ни матери, и он совершенно растерян. Мы пока засунули его в деревянный ящик из-под холодильника, и я не знаю, как он это перенес — нам некогда было даже взглянуть на него ни разу за целый день.

Хорошо, я согласен забрать ящик с орангом. Но как перевезти — вот в чем вопрос. У зоопарка своего автотранспорта больше нет. Но я знаю, что мой сосед, мастер-каменщик, в нужный момент всегда готов прийти мне на помощь. Вот и на сей раз его пикап с прицепом вскоре подъезжает к воротам, и мы втискиваем в кузов громоздкий ящик с орангутаном. В перевернутую проволочную мусорную корзину мы засовываем самого ценного попугая — черного австралийского какаду. Служитель приносит в коробке еще одну редкость: красноголового шлемоносного какаду. Еще много лет назад, когда его приобрели, он стоил баснословно дорого: свыше двух тысяч марок!

Мы уже собрались отъехать, как вдруг снова прибежал взбудораженный директор:

— Не могли бы вы взять еще двух шимпанзе — Ову и Бамбу? Мы их временно заперли во внутренней клетке павианника, но там сильно дует — окна ведь все выбиты.

Я знал, что директор любит этих двух обезьян, он собственноручно привез их детенышами из Камеруна. Но я колеблюсь, потому что знаю, что такое половозрелый самец-шимпанзе. Мне еще ни разу не приходилось слышать ни об одном вполне ручном и обходительном самце-шимпанзе. Те обезьяны, что выступают в цирках и варьете, всегда только самки или самцы-подростки. Но директор успокаивает меня:

— Они ведь еще совсем молоденькие, им всего восемь или девять лет! Половозрелыми стали лишь совсем недавно, ну честное слово, коллега, чего вы опасаетесь? Вы ведь уже не раз имели дело с этим «товаром» и знаете, как с ними справляться! Хоть Бамбу иной раз и принимается танцевать свои «воинственные танцы» и задирать кого-нибудь, но, ей-богу, пока это все носит дружеский характер, он просто шутит, хочет, чтобы с ним поиграли. А старая наша Титина теперь мертва, остались только эти двое, жалко, если и они погибнут, уж больно славные ребята!

Ну что делать? Приходится погрузить еще один ящик с Овой и Бамбу на прицеп, и только после этого мы отъезжаем.

В то ноябрьское утро ни одному из служителей зоопарка некогда было нас сопровождать — там сейчас дорога каждая пара рук. Что ж, придется справляться самим. Моросит мелкий противный дождик, и мы натянули поверх ящиков с обезьянами брезентовый полог. Он спускается и на открытую зарешеченную стенку транспортного ящика с шимпанзе — чтобы предохранить их от сквозняка. Однако время от времени высовывается длинная черная рука и решительно отодвигает полог в сторону — это Бамбу хочет знать, что происходит. Два черных лица затаились там за решеткой и озабоченным взглядом всматриваются в пролетающие мимо улицы и дома.

Когда мы подъезжаем к дому, то выясняется, что громадный транспортный ящик не пролезает в узкий пролет лестницы, ведущей в цокольное помещение. Коротко посовещавшись, приходим к выводу, что другого выхода нет: я хватаю цепь, свисающую с ошейника Бамбу, моя жена — ту, к которой привязана Ова, и — хоп! — решетка кверху, и обезьяны на воле! Обе черные согнутые фигуры покорно, вперевалочку, следуют за нами сначала по дорожке сада вниз по лестнице, а потом в открытую дверь клетки — их нового жилища. У нас прямо гора с плеч. Ведь мы заметили, как служитель нам вслед удрученно покачал головой:

— Лишь бы все обошлось благополучно! За Бамбуто теперь совершенно нельзя поручиться — прямо псих какой-то стал!

И действительно, есть чего опасаться: Бамбу вырос среди людей, нисколько их не боится и не ставит их ни в грош…

Но, как выяснилось, рано мы обрадовались, что обезьяны надежно упрятаны в клетку! Точно так же спокойно и уверенно, как они только что зашли в свое новое жилище, они в следующее же мгновение просунули руки сквозь решетку и, отодвинув со знанием дела задвижку, вышли на волю. Да, это не волки — с теми никогда ничего подобного не происходило! Я грозным голосом приказываю им вернуться назад. Ова слушается. Но Бамбу — нет. Шерсть на его плечах и руках поднимается дыбом, он принимается раскачиваться из стороны в сторону, словно боксер на ринге, в бешенстве пинает ногой здоровенный чемодан, стоящий неподалеку, а затем внезапно бросается на меня и кусает за ногу. Мне не остается ничего иного, как обороняться пинками, потому что в спешке я не захватил с собой даже палки; следуют еще два укуса: за коленку и за надбровье левого глаза. Наконец кто-то протягивает мне через щелку в дверях бельевую скалку (ничего другого, очевидно, в этой суматохе найти не удалось), и я с размаху ударяю ею буяна по голове. Тогда он вдруг сразу приходит в себя, садится на чемодан и просяще протягивает руку моей жене. Теперь он разрешает ей без малейшего сопротивления отвести себя снова в клетку. На сей раз мы уже умней и тут же вешаем на задвижку висячий замок. Уф-ф!

Что же мы имеем в результате? Рану на лбу, синяк на ноге, вырванный клок на коленке старых брюк.

А Ова и Бамбу тем временем изучают свое новое жилище. Это клетка, состоящая из двух отсеков. Каждое отделение имеет свою дверь наружу, и меж собой они тоже соединены задвижной дверкой, которую снаружи можно за проволоку приподнять кверху. Дощатый пол клетки приподнят над цементным полом помещения примерно на полметра. Не один волк уже ночевал у меня в этом надежном убежище. Окажется ли оно столь же надежным для наших новых постояльцев? Ова моментально обнаружила выдвижную дверцу и с ловкостью специалиста, приподняв ее кверху (а весит эта железная штуковина немало!), переползла в соседний пустой отсек. Волкам такая возможность никогда и в голову не приходила! Ничего не поделаешь: приходится мне закрепить дверцу еще второй проволокой так, чтобы она приподнималась лишь на очень незначительное расстояние, через которое можно просунуть плошку с едой, но нельзя удрать.

А мои новые жильцы тем временем, словно два профессионала, продолжают обследовать клетку. Нашли непрочно закрепленный прут в решетке и повисают на нем по очереди всей тяжестью тела, пытаясь его расшатать. Ова, словно опытный карманник, вытаскивает у меня из кармана халата клещи и тут же засовывает один их конец в замок, пытаясь его открыть. Но убедившись, что ничего не получается, защемляет их между двумя прутьями решетки и пытается использовать в качестве рычага. Когда я присаживаюсь возле клетки с сигаретой в зубах, Ова бесцеремонно вынимает ее у меня изо рта и с невозмутимым видом курит ее сама. Дым она при этом выдыхает, словно настоящий курильщик: то через рот, то через нос, и видно, что это занятие доставляет ей явное удовольствие. Когда сигарета нечаянно выпадает у нее из мундштука, она осторожно подбирает ее, стараясь не обжечь пальцы, и ловко засовывает назад, притом именно тем концом, каким надо. Обе обезьяны самостоятельно расстегивают на себе ошейники и по моему требованию протягивают их мне через решетку вместе с пристегнутыми к ним цепочками.

Теперь, успокоившись, я имею возможность разглядеть их повнимательней. У Овы иссиня-черное лицо с веселыми и лукавыми карими глазками, два ряда безукоризненно здоровых зубов сверкают завидной белизной. Она значительно хитрей и ловчей своего супруга. У Бамбу лицо гораздо светлей, и, когда на него не находят приступы буйства, он вполне добродушен и даже несколько ленив.

Оба умеют от души радоваться и смеяться (особенно когда видят, что им несут что-то покушать). Вскоре они уже усвоили часы кормежки и терпеливо ждут, сидя на корточках возле раздвижной дверцы. Завидя человека, спускающегося по лестнице с подносом, они встречают его дружным «ух, ух, ух». Ова