И его плоть затвердевала всякий раз, когда она оказывалась рядом. Она могла быть кем угодно – молочницей, фермерской дочкой, – его это не заботило.

Но дочь графа. Какая неожиданная насмешка судьбы!

Наполнив большой кувшин водой, Нелл осторожно понесла его наверх. Поднявшись по лестнице, она поставила его на маленький приставной столик[4] и достала из кармана ключ. Даже здесь, в своём доме с прочными входными дверями девушка все ещё нуждалась в том, чтобы её собственная дверь была заперта. Нелл повернула ключ и вошла в свою спальню теперь уже, вероятно, в последний раз.

В последний раз.

Она села на кровать и задумалась. У неё больше нет ни одной причины, чтобы оставаться здесь и дальше. Ей придётся покинуть Фермин–Корт. Единственный дом, который Нелл когда–либо знала.

А она мечтала привезти сюда Тори…

Тори… Она пока не могла думать о ней.

Нелл рассматривала свою спальню, место, которому поверяла девичьи мечты; комнату, где окончилось её детство, а мечты разбились вдребезги.

А ведь девушка думала, что проведёт здесь всю жизнь. Это её убежище, и она наивно полагала, что так будет всегда. Нелл считала, что дом записан на её имя и, даже пребывая во власти игорной лихорадки, отец не мог и пальцем дотронуться до этой собственности.

Как же она была не права. Отец, вероятно, лишь намеревался переписать дом на её имя – он всегда надеялся на лучшее, бедный папа, но так или иначе он никогда не был честен с нею.

Ложь, всегда ложь. Хотя отец безумно любил её, в чём Нелл нисколечко не сомневалась, но не говорил всей правды даже о самых важных вещах, желая оградить дочь от жестокой реальности и каждый раз надеясь, вопреки всякой логике, что он как–нибудь извернётся и вытащит кролика из шляпы, проделав это наилучшим образом.

Папа всегда предполагал достичь чего–то необыкновенного.

Только у него никогда ничего не получалось, дела шли всё хуже и хуже, и вот теперь Нелл осталась и без средств, и без крыши над головой.

Да и Тори она не уберегла…

Теперь её ждал Лондон, напомнила она себе. Викарий поместил её объявление, в котором девушка предлагала свои услуги, в газету, и ей повезло. Нелл получила место компаньонки у овдовевшей леди, изъявившей желание впервые посетить Лондон.

В её отчаянном положении это был просто подарок судьбы.

Она быстро избавилась от одежды. Не было ничего лучше холодной воды, куска грубого мыла и мягкой фланели, чтобы разогнать кровь. Нелл постаралась тщательно вымыть всё тело настолько, насколько это возможно в таких стеснённых условиях – у неё совсем не осталось времени, чтобы нагреть воду для ванны, – и заняться своим преображением: следовало отобрать практичную и прочную одежду, соответствующую её новому облику компаньонки.

Начиная с первого выхода в свет пять лет назад, Нелл всегда предпочитала простую одежду тёмных цветов. Ей не нравилось привлекать к себе всеобщее внимание. Поэтому сейчас девушка выбрала шерстяное платье цвета зелёного мха с завышенной талией и серо–зелёным коротким жакетом с оловянными пуговицами.

Так удивительно было снова встретить здесь того мужчину с обжигающим взглядом серых глаз. И именно он купил её дом. И её лошадь. Нелл радовалась, что они попали в хорошие руки, это придало ей немного больше уверенности в будущем.

Наконец со сборами было покончено, упаковав последний из предметов одежды, Нелл взглянула на полку, на которой, сколько себя помнила, находилась её коллекция кукол. Там их была, по крайней мере, дюжина, все очень красивые и в отличном состоянии. Всякий раз, когда у отца случался выигрыш в карты, он привозил дочери куклу из Лондона. Сейчас все они сидели в одном ряду, невероятно прекрасные, улыбающиеся, чистенькие, словно ангелочки. В конце полки восседала Элла, самая старая из всех, самая потрёпанная, но и самая любимая.

Мама сделала Эллу своими руками. Имя Элла было сокращением от Cinderella (Золушка), и это была кукла–перевёртыш – весёлая и грустная одновременно. Когда вы впервые брали в руки Эллу, она казалась вам грустной замарашкой, одетой в оборванное серое платье с передником. Но стоило её перевернуть вверх тормашками, как рваное платье закрывало печальное личико, и перед вами была совсем другая Элла: счастливо улыбающаяся, одетая в превосходное алое бальное платье.

Нелл раньше никогда не играла с куклами, предпочитая им собак и лошадей, но, когда мама умерла, стала брать Эллу с собой в постель. Не только сама кукла была сшита мамиными руками, но и вся её одежда состояла из лоскутов одежды мамы. Нелл бережно хранила в памяти образ матери в красивом алом вечернем платье.

Сейчас бедняжка Элла выглядела очень убого: без одного глаза, всего лишь с половиной волос (второй половины она лишилась по вине одной из собак), да и алое платье совершенно выцвело. В дорожном саквояже Нелл уже не осталось места, но девушка просто не могла оставить куклу здесь, опасаясь, что тогда та окажется в ближайшей мусорной куче.

Нелл поколебалась, затем вынула пару домашних туфель, которые ей уже стали маловаты и положила Эллу на их место. Может, для взрослой женщины желание иметь куклу и выглядело смешным, но она ничего не могла с собой поделать. Отказ от Эллы означал бы и отказ от мамы.

Ещё никогда прежде Нелл так не нуждалась в этой грустно–весёлой маминой кукле.

Девушка защёлкнула замок и в последний раз оглядела спальню, затем подняла саквояж и вышла. Прежде чем спуститься вниз она зашла в кабинет. Там она записала на листке бумаги список имён и спрятала его за отворотом рукава, затем, подхватив багаж, стала спускаться вниз.

Из кухни доносились сердитые голоса; обычно сухой, ровный голос поверенного теперь звучал зло и почти пронзительно на фоне звучного, хрипловатого, грубоватого говора, который Нелл знала и любила всю свою жизнь.

Если поверенный снова угрожал Агги… Нелл поспешила на кухню.

– Нет, мистер Придира, я не уберусь отсюда, – расслышала она воинственный тон Агги.

– Вы нарушаете границы чужого владения, мадам, и…

– Не смейте называть меня мадам, вы, мелкий червяк! Нарушение границ, ха? – Агги громко фыркнула. – Да вы хоть понимаете, что вы говорите? Я – Агги Дин, и я прожила здесь больше лет, чем вы съели обедов за всю свою жизнь! И пока мисс Нелл живёт здесь, я тоже останусь. Негоже дочери графа жить в доме совсем одной.

– Ей тоже не следует здесь оставаться. Вы обе – наруша…

Тут Агги не выдержала и грубо прокричала:

– О, да когда же вы уберетесь отсюда, бездельник! Я должна приготовить обед для мисс Нелл, а вы можете распинаться о нарушении границ чужих владений, пока не посинеете, мне все равно, я не сдвинусь с этого места.

Нелл замерла возле кухонной двери и прислушалась, слегка улыбаясь. Она напрасно беспокоилась, вряд ли поверенный, пусть даже и из лондонской конторы, мог одержать верх над Агги.

– Но, мадам, вы можете быть аресто…

– Педлингтон, – глубокий мужской голос прервал ссору, – ни слова больше! Сейчас же вернитесь в Уайт–Харт и составьте купчую. Этим вечером я буду там, подпишу бумаги и выдам вам банковский чек.

– Но эта старуха…

– Это я–то старуха! – Агги была очень зла. – Если в этой комнате и есть старуха, так это…

– Довольно, миссис Дин. Я сказал – немедленно, Педлингтон, – хотя мистер Морант произнёс эти