доволен. Естественно, сердито сказала себе девушка, — третий лишний. Майк сам говорил до приезда Лориол, что они могут общаться вдвоем, а не втроем. Только Пета не ожидала, что она сама окажется лишней! Девушка не винила Майка в том, что он увлекся золотоволосой Лориол, но ее обидело, что о ней совсем забыли. Доброжелательная и справедливая по натуре, она не могла понять непостоянства лучшего друга… ведь Майк не нужен заезжей красотке, она просто использует его! Когда вернется Николас… возможно, настанет черед Майка познать обиду и разочарование.

У нее есть дело поважнее, чем страдать от предательства друга. У нее есть тот, кому она нужна и кто с нетерпением ее ждет, — Ричард Мэйн. Пета каждый вечер приезжала к художнику в больницу — единственная посетительница, которую когда-либо впускали в маленькую белую комнатку, где он медленно выздоравливал после сердечного приступа.

Девушка очень сочувствовала одинокому пожилому человеку. Но теперь, когда Пета знала, что у него есть дочь, ее занимал один и тот же вопрос: почему Ричард никогда не говорил о ней? Зачем вычеркнул из своей жизни и, даже когда серьезно заболел, не захотел ее видеть?

Пета хотела знать ответ. Не из любопытства. Она не сомневалась, что это — причина депрессии художника. Прямо спросить о Селии или вывести Ричарда на откровенный разговор у нее не хватит мужества. Ведь зачем с вопросами навязываться, если человек не хочет об этом говорить…

Все же наступил вечер, когда она дала понять Ричарду, что знает о Селии. Он говорил гораздо оживленнее, чем обычно, о своем любимом виде спорта — лыжах.

— Ты должна попробовать, моя дорогая, — убеждал он Пету. — По-моему, ничто так не бодрит! Мы много лет старались зиму провести в Швейцарии.

— Мы? — Пета решила взять быка за рога. — О, наверное, вы имеете в виду себя и Селию.

Наступила тишина. Пета заставила себя встретиться с ним взглядом, заметила враждебность, внезапно появившуюся в его глазах. Ричард побледнел, черты лица болезненно обострились…

— Кто рассказал тебе о Селии? — В его голосе появилась незнакомая Пете резкость.

Она тихо ответила:

— Лориол Кент, секретарша моего опекуна. Она сказала, что училась в школе вместе с вашей дочкой.

Вновь наступила тишина. Потом художник заговорил:

— Наверное, ты хочешь знать, почему я никогда о ней не упоминал. Я могу заодно сказать тебе, что Селии больше нет места в моей жизни. Мы разругались четыре года назад. Мы оба вспыльчивые, оба наговорили друг другу непростительные вещи. В конце концов я сказал ей, что, если… что, если она сделает некий шаг, я больше не хочу ее видеть и получать от нее письма. И она знала, что я говорю серьезно. — Он тяжело вздохнул.

Пета побледнела почти как Ричард.

— Тогда вы, может, и говорили серьезно. Но теперь…

— Теперь, когда я умираю, ты имеешь в виду? — Не обращая внимания на ее потрясенный протест, он жестко рассмеялся. — Думаешь, мне нужна жалость дочери? О, она меня наверняка пожалеет, если узнает, что я болен. Она всегда любила хромых собак. — Он замолчал, и его губы искривились в горькой усмешке. — Забавно, с тех пор, как познакомился с тобой, я стал жалеть о том, что произошло. Ты не очень похожа на Селию, и все-таки из-за тебя я понял, как сильно скучаю по моей девочке. В тот день, когда случился проклятый приступ, я получил от нее письмо. Третье. Два письма я отправил обратно нераспечатанными. На этот раз я… ну, я не мог это сделать. Я прочел, и… это оказалось для меня потрясением. Целый день я не мог думать ни о чем другом. Я… я готов был сказать: «Забудем о прошлом», — если бы не моя болезнь. — Он с ненавистью обвел взглядом маленькую комнатку. — Думаешь, я хочу, чтобы она нашла меня таким?

Пета затаила дыхание.

— Но это для нее не имеет значения! Я уверена! О, мистер Мэйн, пожалуйста, ответьте на ее письмо!

— Нет. Не сейчас. — Он ясно дал понять, что не передумает.

Пета не осмелилась возразить. Ей очень хотелось высказать, что она думает о его упрямстве. Но она всем сердцем жалела несчастного художника и промолчала. Девушка очень боялась, что разговор может навредить ее дружбе с художником. Но, приехав в больницу, увидела, что о Селии не говорилось ни слова. Настроение Ричарда улучшилось. Он сказал, что хочет сделать подарок на день рождения медсестре, девушка была так добра к нему, и попросил Пету привезти в больницу его чековую книжку, она лежит в прикроватной тумбочке в спальне.

Вообще-то чековой книжки на месте не оказалось. Но Пета все же нашла ее под грудой бумаг на маленьком столике в студии. Типичная небрежность, подумала девушка. Вытаскивая книжку из-под потрепанной папки, она нечаянно уронила бумаги на пол. Из длинного синего конверта выпала фотография. Пета подняла ее. Хорошенькая девушка, счастливое лицо, рядом привлекательный молодой человек и двое маленьких мальчиков с кудрявыми волосами и обаятельными улыбками. На обороте надпись: «От Селии».

Селия! Пета широко раскрыла глаза. Значит, на фотографии дочь Ричарда Мэйна… Привлекательный мужчина, должно быть, ее муж, а мальчики — их дети! Какие милые! О, как мог Ричард лишить себя такого счастья — быть с ними! На конверте стоял почтовый штемпель Парижа. Должно быть, это письмо Ричард получил в тот день, когда у него был сердечный приступ! Оно было адресовано в один лондонский клуб, а оттуда его переслали в деревню. Имя отправителя — миссис Селия Монтель, и ее адрес разборчиво написан.

Пета вздохнула и уже собралась вложить фотографию в конверт, как вдруг ей в голову пришла дикая мысль. Ричард Мэйн слишком горд, чтобы написать дочери. А что, если… она, Пета, напишет вместо него? Риск велик, и, возможно, когда он узнает, не простит ей вмешательства. Но Ричард изводил себя… и если есть хотя бы незначительный шанс, что ее письмо поможет помирить его с дочерью… разве ради этого не стоило рискнуть? Пета глубоко вздохнула… Схватив карандаш, быстро записала имя и адрес на клочке бумаги. Она решила написать Селии сегодня же.