не испытывала такого чувства, как когда Пруайт и Фоллонсби делили ее между собой или когда худощавые, стройные команчи стремительно гнались за ней. Странно, хотя момент был поистине страшный, она как будто не боялась бизонов. Лошади ее бежали рысью, тогда как бизоны неслись вскачь, и она обгоняла ближайшие группы их. Они всегда отскакивали в сторону, и некоторые при этом забавно и быстро брыкались. Но все они давали дорогу обгонявшим их лошадям.

Пыль поднималась то слабее, то сильнее, и затмевала все на расстоянии мили. Постепенно бизоны стали тесниться все сильнее, заполнять свободные пространства, все более приближаться к лошадям. Этого-то Милли и боялась больше всего. Лошади закусили удила и летели стремглав. Милли пришлось отпустить вожжи, чтобы не слететь с сиденья. Вдруг они стали брыкаться, и среди непрестанного топота и гула раздался пронзительный, испуганный рев. Милли никогда раньше не слыхала рева лошади. Ей ничего не оставалось делать, как уцепиться за отпущенные вожжи и за сиденье и осматриваться кругом широко раскрытыми глазами. Одна из белых лошадей, любимица Джэтта, споткнулась и упала на колени. Минута была такая, что Милли едва не лишилась чувств. Другая лошадь споткнулась, затем дернула и потащила за собой свою соседку, и они понеслись дальше. Теперь пространство вокруг лошадей и повозки ограничивалось несколькими ярдами спереди и с обеих сторон. Сзади огромные, опущенные вниз, косматые головы почти натыкались на повозку.

Милли слышала, что бизоны во время бегства сносят и ломают все препятствия на своем пути. И она, по-видимому, должна была стать жертвой такого панического бегства. Лошади ее не могли ни пробиться вперед, ни податься в сторону, ни остановиться. Они были окружены, стиснуты, их подталкивали и гнали. Страх, ужас охватил их; они спотыкались то вместе, то отдельно, ревели и бросались на брыкающихся бизонов. Это было чудо, что они не сломали себе ног, не порвали упряжь, не свернули колес. Наконец, эти толчки, этот топот, это раскачивание повозки, эта страшная близость напирающих бизонов, этот ад кромешный позади нее — все это стало не по силам для Милли. Руки ее ослабели, и она пала духом. Повозка задребезжала, наклонилась на сторону, подскочила и остановилась. Бизоны позади нее стали поднимать свои огромные головы, задние лезли на передних, они теснились и нарастали, как темные, страшные и неудержимые волны прибоя. Головы, рога, волосы, мохнатые хвосты, сплошное, бурлящее море бизонов обрушилось на повозку. Оглушительный грохот наполнял воздух. Низко стелилась пыль. Было душно, и Милли показалось, будто ей заткнули нос и рот. Она свалилась с сиденья назад и лишилась чувств.

Когда Милли открыла глаза, у нее было такое ощущение, будто она проснулась после кошмарного сна. Она лежала на спине. Милли взглянула вверх, на небо, густо-окутанное облаками пыли. Вдруг она почувствовала, что повозка катится, но не могла сказать, быстро ли, ибо со всех сторон слышался топот копыт.

— О, должно быть, что-то случилось… лошади бегут… повозка не перевернулась! — воскликнула она. Но приподняться и посмотреть она боялась. Она слышала и чувствовала, что произошла какая-то большая перемена. Повозка катилась ровно, гладко, без толчков и покачивании. Топот копыт был не такой громкий, не такой резкий. Долго ли она лежала без чувств? Чем кончится это ужасное бегство? Ничего не случилось. Ей дышалось легче, и она не так сильно ощущала пыль и запах бизонов. Во рту у нее было сухо от жажды. Кожа была влажная и горячая. Милли села. Она увидела серую прерию, и на расстоянии пятидесяти ярдов темные, косматые тела лениво скачущих бизонов. Повозка катилась так же медленно. Милли прислонилась к сиденью и выглянула вперед. Удивительно — белые лошади Джэтта спокойно бежали в нескольких десятках футов за бизонами. Она едва верила своим глазам. Лошади уже не боялись. По сторонам на много миль расстилалось пространство, и теперь оно было испещрено и темными пятнами бизонов, и серыми полосами травы. Впереди была такая же картина, только еще больше по размерам. Повсюду, насколько можно было охватить глазом, видны были бизоны, но они уже не теснились сплошной массой и не бежали.

«Это не было паническое бегство, — внезапно поняла Милли. — Этого и не было совсем… Они просто переходили на другое место. И не обращают внимания ни на повозку, ни на лошадей… О, я спасусь!»

Милли взобралась на сиденье и нашла вожжи там, где выпустила их. Лошади отозвались на ее понукание не тем, что ускорили шаг, а только навострили уши и подняли головы. Они были довольны, что ими снова правят, и бежали так, как будто поблизости не было бизонов. Эта перемена изумила Милли. Но по поту, пене и по запыленным спинам лошадей она могла понять, что они долго бежали, прежде чем дойти до такого равнодушия.

День склонялся к вечеру. Солнце низко золотилось на западе. Наступил момент, когда Милли с удивлением увидела, как передние кучки бизонов скрылись за горизонтом, до которого было теперь рукой подать. Они подошли к краю спуска, который вел к речному берегу. Что ей делать теперь? Когда повозка достигла той черты, где постепенно исчезали из виду косматые спины бизонов, спускавшихся вниз, Милли увидела спуск, по которому были рассеяны бизоны и который кончался у извилистой зеленой полосы деревьев. Местами блестели пятна воды. За ними бесконечная плоская равнина на многие мили была покрыта бизонами, которые кишели, как мириады муравьев. Грандиозная и прекрасная, живая и трагичная картина эта на всю жизнь запечатлелась в памяти у Милли.

Лошади добрались до леска, через который пробегали бизоны. Милли почувствовала, что уже нет вокруг нее той массы животных, которая так долго теснила ее. Это навело ее на мысль, что она может переждать, пока стадо пройдет. Она завернула за большую группу деревьев и остановилась под их зеленым навесом. Лошади стояли, усталые, тяжело дыша, не соблазняясь травой. Со всех сторон кучками, рядами шли бизоны, спускаясь к реке, откуда доносился громкий, все усиливающийся плеск воды. Прошли главные массы; задние ряды становились все малочисленнее. Наконец прекратился плеск воды, прекратился и глухой топот копыт.

Тишина! Это было невероятно. Целый день слух Милли терзал и мучил непрестанный шум. Она не могла теперь привыкнуть к тишине. Она чувствовала себя растерянной. Необычайная тишина наполнила ее чувством одиночества, она остро ощутила всю дикость и пустынность этой местности. Одна. Затеряна среди прерии!

— О, что мне делать теперь? — воскликнула она. — Но я не должна задумываться, — тотчас горячо прошептала она. — Я должна действовать.

Она слезла с повозки. Вокруг густо росла трава. Лошади не будут голодать. Она отпрягла их, и они с ржанием поскакали к воде. Милли вспомнила о своей собственной жажде и побежала к берегу, где, не обращая внимания на грязный цвет воды, она легла ничком и стала пить прямо из реки, пока уже не могла больше. Вернувшись к повозке, она забралась в нее и стала рассматривать, что там находилось. Она нашла мешок овса для лошадей, ящик с кухонной посудой, другой ящик, полный съестных припасов, сверток одеял и, наконец, топор и лопату. В ящике с посудой она нашла и спички, которые были ей необходимы для приготовления пищи, и вынула нужную ей посуду. Среди съестных припасов был караваи хлеба и мешок с сухарями. У нее потекли слюнки, и она не могла удержаться и стала грызть сухарь. Было там и копченое мясо, и соль, и перец, и сахар, и сушеные яблоки, а она еще не дотрагивалась до другого ящика.

— С голоду я, во всяком случае, не умру, — прошептала Милли.

Затем она набрала сухих веток, развела костер, принесла в ведре воду для кофе и поела с таким аппетитом, как не ела никогда в жизни. Когда она покончила со всеми своими делами, спустились сумерки. Теперь, когда нечего было делать, действительность предстала перед ней и она затрепетала. Теперь она вынуждена будет отдаться своим думам. Она не сможет заставить себя уснуть. Да и невозможно будет уснуть. В лесу, на берегу реки, водились пантеры, медведи, волки. Она ощупала карман: маленький револьвер пропал. У нее не было никакого оружия, кроме топора, а им она не сможет защищаться как следует.

Однако она не сразу укрылась в повозку, где, по-видимому, могла бы быть в большей безопасности. Она обошла все кругом, вглядываясь в сумрак, прислушиваясь. Постепенно ночная темнота окутала реку, и на темно-синем небе замигали звезды. Близость пасущихся рядом лошадей немного подбодрила ее, если не успокоила. Затем она влезла в повозку и, даже не снимая сапог, закуталась в одеяла. Тело ее ныло от боли и усталости, сердце мучительно сжималось, в голове все мутилось. Милли не могла сразу улечься и успокоиться. Но постепенно она перестала двигаться, ей казалось, будто она опускается все ниже и ниже, и вдруг она замерла неподвижно. Тело ее, наконец, настолько отдохнуло, что она уже не была вся поглощена мускульными ощущениями. Тогда сильнее заработал мозг ее, и у нее блеснула мысль о Томе Дооне, и она представила себе его. Милли заплакала. Слишком мучительно было воспоминание о нем, о его любви и поцелуях, о его мечтах об их будущей совместной жизни. Мучительно было думать об этом теперь, когда она