Том, благодаря своим успехам, скопил немало денег, и был крайне изумлен этим. Как быстро маленькие цифры превращались в большие!

Он пробыл на охоте всего двадцать три дня. Триста шестьдесят бизонов было убито им. Но это было не все. Платили ему за содранные шкуры, а он содрал их четыреста восемьдесят две — в среднем по двадцати в день. И Хэднолл был должен ему сто сорок четыре доллара шестьдесят центов. Том охотно работал на ферме за двадцать долларов в месяц и был доволен. А такой огромный заработок казался ему невероятным. Том был поражен. Предположить только, что он будет охотиться и сдирать шкуры с бизонов целый год! Эта перспектива совершенно ошеломила его. Кроме того, лагерная жизнь, открытый простор, непрестанная верховая езда и увлекательная охота — все это незаметно действовало на него и, хотя он этого еще не сознавал, в нем уже произошла большая перемена.

Было уже настолько светло, что можно было различать окружающие предметы, когда Милли Фэйр выглянула из повозки, тщетно надеясь, что сможет сделать прощальный приветственный знак тому молодому человеку, Тому Доону. Ее отчим всегда почему-то чрезвычайно интересовался другими отрядами, хотя избегал какого бы то ни было общения с ними. Но в лагере Хэднолла все было тихо и никого не было видно. Вскоре серый утренний туман поглотил деревья и повозки. Милли снова улеглась и закрыла глаза. Сон не вернется снова. Скрип колес и топот копыт не только разгонял дремоту, но и доказывал ей, что началось в действительности то путешествие по прерии, которого она так боялась.

Путешествие это сулило только одну приятную перспективу — то была смутная надежда снова встретить где-нибудь высокого красивого незнакомца, который так ласково беседовал с ней и так задумчиво смотрел на нее. Ни на что другое, кроме простой встречи с ним она не надеялась! Она была бы благодарна и за это. Ее отчим запретил ей дружить и даже знакомиться с охотниками. Пять недель совместной жизни с отчимом многому научили ее и она боялась его. Его оскорбительное обращение с ней накануне вечером в присутствии Тома Доона возмутило ее. Она думала о том, что скоро, через год, наступит время, когда она будет совершеннолетней, и это даст ей свободу.

Встреча с Томом Дооном произвела за последние двенадцать часов полную перемену в Милли. Его взгляд преследовал ее и даже в темноте вызывал краску на ее лице. И сердце Милли трепетало от его слов, полных страха и упрека: «Я, может быть, никогда больше не увижу вас!» — не все ли равно, чем они были вызваны! Но она не могла сомневаться в этом молодом человеке с такими ясными глазами и такой приятной речью. Он был серьезен. Он хотел сказать, что будет огорчен, если не увидится больше с ней. А как отнесется она к тому, что никогда больше не увидит его? Она не могла бы сказать этого. Но, увидев его раз, она почувствовала, что бремя жизни стало для нее легче. Так в душе Милли Фэйр зародилась мечта. На долю ее выпала тяжелая работа на ферме, — когда она была девочкой, — тяжелая работа после долгого пути в школу и обратно. Она не помнила своего отца, который пропал без вести на войне. Трагедия наступила, когда мать ее вышла замуж за Рэнделла Джэтта и затем прожила всего только несколько месяцев. Родственников у Милли не было. Юноши и взрослые мужчины надоедали ей своим ухаживанием, и их назойливость, как и вся жизнь, которую она вела, не доставляла ей никакого удовольствия. Облегчение она почувствовал только в те месяцы, когда отчим уехал на охоту на бизонов. В марте он вернулся обратно с другой женой. Это была женщина с грубыми чертами лица, резкая и бессмысленно ревнивая по отношению к Милли. Он продал свою маленькую ферму на берегу Миссури и увез жену и Милли на юг, увлеченный перспективой обогащения охотой на бизонов.

С самого начала Милли боялась этого путешествия. Но она не могла противиться. Она была всецело во власти Рэнделла Джэтта. Кроме того, ей некуда было деться; она не знала никакой работы, кроме той, которая выпадает на долю дочери на ферме. Она была апатична, мечтательна и немного болезненна. Такой оставалась она в течение всего путешествия, пока не наступил момент, когда доброта, проявленная ею по отношению к лошади, столкнула ее с Томом Дооном. Что было в нем, что отличало его от всех других людей? Неужели встреча эта произошла всего только накануне вечером?

Повозка катилась по неровной дороге, и по внезапно осветившейся парусине стало ясно, что солнце взошло. Милли слышала бренчание упряжи на лошадях. Одна из повозок, которой правил Джэтт, следовала сейчас же за нею.

Движение и шум казались более сносными Милли, когда она думала о той перемене, которая произошла за один день. Это лучше, что она едет по той дороге, по которой едут охотники на бизонов, ибо Том Доон тоже относится к числу их. С каждой мыслью ее усиливались те неясные и глубокие переживания, в которых она не могла разобраться. Она то вспоминала вчерашний день, случайную встречу, неожиданный странный взгляд, вспоминала, как следила за лагерем Хэднолла, чтобы увидеть этого высокого молодого человека, как слушала болтовню Джэтта с товарищами о других отрядах, мечтала, как приятно ей будет снова увидеться с Томом Дооном. И совсем не страх перед отчимом заставлял ее убежать от этого красноречивого молодого человека с такими выразительными глазами. Незнакомое волнение внезапно охватило ее. Прикосновение его руки, взгляд его, его слова! Милли снова почувствовала, как забилось ее сердце, как сильнее стала вздыматься грудь, как быстрее начала переливаться кровь в ее жилах, как смутные, сладостно-жуткие мысли перегоняли одна другую.

Но минуту спустя Милли пыталась уйти от этих приятных коварных дум, вспомнить о том, что она находится в этот момент в повозке, едет вдаль, и неизвестно, что ждет ее впереди. Что-то изменилось в ее сложном положении. Казалось, какие-то новые надежды окрыляли ее. Если она радовалась чему-нибудь, так это тем часам, когда она могла наедине отдаваться своим мыслям. Эта повозка с парусиновым навесом была как бы ее домом в одну комнату, и когда она находилась там, при спущенном пологе, то чувствовала, как нуждается в одиночестве. Джэтт никогда не мешал ей укрываться в своем уголке, и теперь она своим пробудившимся женским чутьем поняла, что причина этого в том, что ему не нравились взгляды мужчин, обращенные на нее. Но сам он пристально смотрел на нее своими большими, суровыми, голубыми глазами. У Тома Доона были совсем другие глаза. О них она думала и представляла себе, как внимательно и ласково смотрели они на нее.

Этот переход от трезвых размышлений к смутным чарующим мечтам был новым для Милли. Сначала она противилась, но потом поддалась этому. В этом было счастье. Она должна развивать и поддерживать в себе такую приятную способность забывать действительность.

Повозка Милли тащилась по неровной дороге и как раз тогда, когда она думала, что уже не в состоянии будет выдержать тряску, повозка остановилась. Милли откинула задний полог и, взяв сумку с зеркалом, щеткой, гребенкой, мылом и полотенцем, вышла. Остановку сделали под деревьями. Было жарко, и Милли решила надеть свою широкополую шляпу, как только вымоется и причешется.

— Доброе утро, мисс, — протяжно сказал ленивым голосом возница, правивший ее повозкой, Кэтли. Это был загорелый парень лет сорока, неуклюжий, со следами бурной жизни на изрезанном морщинами лице. Но Милли инстинктивно относилась к нему с доверием и не избегала его, как других.

— Доброе утро, мистер Кэтли, — ответила она. — Не дадите ли вы мне немного воды?

— Конечно, мисс. Сейчас дам, — охотно отозвался он, порывшись под сиденьем, достал таз и поднес его к бочонку, привязанному сбоку к повозке.

— На этой остановке воды нет, Кэтли, — произнес сзади грубый голос. — Воду надо беречь.

— Хорошо, хозяин, буду беречь, — ответил он, вынимая втулку из бочонка. Он подмигнул Милли и умышленно налил полный таз. Затем он поставил его на ящик в тени повозки и сказал: — К вашим услугам, мисс.

Милли поблагодарила его и, не спеша, стала умываться. Она знала, что внимательный взгляд Джэтта следит за каждым ее движением, и когда он грубым голосом прикрикнул на нее, то это не застало ее врасплох.

— Поскорее, Милли. Принимайся за работу, незачем тебе прихорашиваться.

Милли так мало заботилась о своей наружности, что едва взглянула в зеркало. И когда Джэтт напомнил ей об этом, как он это всегда делал, ей захотелось быть уродливой. Надев широкополую шляпу, которая одновременно и защищала ее глаза от яркого света и скрывала ее лицо, она стала помогать по хозяйству у костра.

Мистрис Джэтт, мачеха Милли, стояла на коленях перед миской с мукой и водой, в которой она месила тесто для лепешек. Солнце, по-видимому, не мучило ее, ибо она была без шляпы. Это была еще молодая, красивая женщина, смуглая, с правильными чертами полного лица, но угрюмая и озлобленная.