явно никто не читал. Значит, за нашей перепиской даже шпионы не следили! Неужели таким образом мне давали понять, что моего мальчика больше нет в королевских покоях Тауэра? С каким же нетерпением я ждала, когда наконец разразится эта война, которая освободит моего сына! Как страстно я желала ускорить ее начало, а не ожидать тщеславного неторопливого продвижения Ричарда на север через Оксфордшир и Глостершир в Понтефракт и Йорк. Добравшись до Йорка, Ричард пожаловал своему сыну, тощенькому болезненному мальчику, титул принца Уэльского. Он отдал ему титул, принадлежавший моему Эдуарду, словно мой сын был уже мертв! Весь тот день я провела на коленях, моля Бога дать мне возможность отомстить за столь тяжкое оскорбление. Я не смела даже подумать о том, что это, возможно, не просто оскорбление, что в действительности все гораздо хуже, что титул этот и впрямь уже свободен, что мальчика моего больше нет на свете.

За молитвой я не заметила, как настало время обеда. Ко мне зашла Елизавета позвать к столу, и, когда она помогала мне подняться на ноги, я спросила:

— Ты знаешь, что сегодня сотворил твой дядя?

— Да, — спокойно отозвалась дочь, хотя и отвернулась. — Городской глашатай весь день кричал об этом на площади. Его было слышно даже от наших дверей.

— Ты открывала двери? — встревожилась я.

Дочь вздохнула.

— Нет, не открывала. Я никогда их не открываю.

— Герцог Ричард украл корону твоего отца. А теперь еще и своего сына облачил в одежды твоего брата. Ничего, он за это заплатит. Собственной жизнью, — мрачно предрекла я.

— Неужели тебе мало тех, кто уже умер?

Я взяла дочь за руку и повернула к себе, заставив ее посмотреть мне в глаза.

— Речь идет о троне Англии, Елизавета. И о том, что твой брат по рождению имеет на него все права.

— Речь идет о гибели целой семьи, — ровным тоном возразила она. — У тебя ведь еще и дочери есть. А о нашем праве по рождению ты подумала? Мы все лето прячемся в этой норе, как крысы, а ты целыми днями молишь Господа о возмездии. Тебе даже точно неизвестно, где он сейчас, твой бесценный сын, — по-прежнему в тюрьме или уже мертв. А второго своего сына ты сама отослала куда-то ночью, в темноте, с чужими людьми. И мы не знаем толком ни где он, ни жив ли он. Ты жаждешь вернуть свой трон, не имея представления о том, остался ли у тебя хоть один сын, которого можно на этот трон посадить!

Охнув, я в ужасе отступила от дочери.

— Елизавета!

— Я бы хотела, чтобы ты сама написала моему дяде и согласилась принять его правление, — ледяным тоном произнесла она, рука ее в моей руке тоже была холодной как ледышка. — Да, я бы очень этого хотела! Предложи ему все обсудить и прийти к компромиссу. Дай ему понять, что мы, в общем-то, согласны на любые условия, которые он выдвинет. И убеди его освободить нас и позволить нам жить в Графтоне; мы заживем там как самая обычная семья, вдали от Лондона, вдали от заговоров и предательств, вдали от постоянной смертельной угрозы. Если сейчас ты объявишь, что готова сдаться, нам еще, возможно, удастся вернуть домой моих братьев.

— Но для меня это означало бы, что я вернулась к исходной точке, к тому месту, откуда начался мой путь! — воскликнула я.

— Но разве не была ты счастлива в Графтоне, когда жила там с родителями и со своим первым мужем, который подарил тебе Ричарда и Томаса? — скороговоркой протараторила Елизавета.

— Да, конечно была, — неосторожно ответила я, не успев подготовиться к такому вопросу.

— Вот и для самой себя я бы желала того же, — сообщила моя дочь. — И для своих сестер. Простого счастья. Ты упорно делаешь из нас наследниц собственного унижения и несчастья, а я бы предпочла быть наследницей того счастья, каким ты обладала до того, как стала королевой. Мне не нужен этот трон. Я мечтаю выйти замуж за человека, которого полюблю, мечтаю совершенно свободно любить его.

Я посмотрела на дочь.

— В таком случае тебе придется отказаться от своего отца, от меня и от всего, что связывает тебя с династией Плантагенетов и делает принцессой Йоркской. Ты с тем же успехом могла бы быть Джеммой, нашей служанкой, если не хочешь подняться выше своего нынешнего положения, если не видишь своих возможностей и не собираешься ими пользоваться.

Елизавета глаз не отвела.

— Да, пожалуй, я предпочла бы стать такой, как служанка Джемма, а не такой, как ты, мама. — В голосе дочери отчетливо прозвучало свойственное молодости презрение. — По крайней мере, служанка Джемма может вечером вернуться домой и лечь спать в свою собственную постель. Служанка Джемма может даже отказаться служить у той или иной хозяйки. Служанка Джемма может, наконец, попросту убежать из опостылевшего ей дома. А ты живешь точно прикованная цепью к английскому трону, заодно и нас, своих детей, ты сделала его рабами.

Собравшись с силами, я встала и холодно заявила:

— Ты не смеешь так разговаривать со мной!

— Зато я высказалась от всего сердца, — не отступила дочь.

— Тогда передай своему сердцу: даже когда оно говорит правду, рот должен быть на замке. Не хватало мне еще предательства со стороны собственной дочери.

— Мы с тобой не воюющие армии. Нечего рассуждать о каком-то предательстве. Да и что ты можешь мне сделать? Или прикажешь отрубить мне голову как предательнице?

— Да нет, милая, мы с тобой — армия, пребывающая в состоянии войны, — тихо возразила я. — И в такое время ты не посмеешь предать ни меня, ни себя.

Тогда я и сама не знала, насколько справедливы мои слова, поскольку мы действительно были армией и уже развязали войну, в ту ночь как раз сделав первый шаг. Сначала поднялись жители Кента, затем, услышав призыв к совместным действиям, должен был вступить в бой Суссекс. Но герцог Норфолк, оставшись верным Ричарду, двинул свои войска к югу от Лондона, преградив нашей армии путь и заблокировав единственную дорогу близ Гилдфорда. Теперь мы уже не могли соединиться со своими союзниками, наступавшими с запада. Впрочем, один из верных мне людей все же сумел пробраться в Лондон, нанял лодку и под прикрытием дождя и тумана подплыл к речным воротам нашего убежища. Я общалась с ним через решетку, опасаясь открывать ворота, так как их скрежет по мокрым камням мог привлечь чье-то внимание. Кроме того, я не была знакома с этим человеком, а с некоторых пор и вовсе перестала доверять кому бы то ни было.

— Я прибыл выразить свою приверженность вам, ваша милость, — несколько неуклюже начал он. — Кроме того, нам, моим братьям и мне, хотелось бы узнать: действительно ли вы желаете, чтобы мы поддерживали теперь Генриха Тюдора?

— Что? — не поняла я. — Что вы имеете в виду?

— Мы молились за нашего принца, каждый день молились, это чистая правда. Мы и свечи за него ставили, и все такое, и всем нам в Рейгейте было ужасно жаль, просто словами не выразить, что мы тогда опоздали и не сумели его выручить. Мы…

— Погодите, — решительно прервала я. — Остановитесь. О чем идет речь?

Крупное лицо мужчины вдруг исказилось от страха.

— Ох, помилуй меня, Господи! Только не говорите, что вы ничего не знали. Неужели я, как последний болван, вам проболтался? — В отчаянии он так взмахнул своей шляпой, что обмакнул украшавшее ее перо в воду, которая с чмоканьем лизала ступени причала. — Ох, милостивая государыня, я вел себя как последний дурак. Ведь надо было сначала убедиться… — Мужчина встревоженно глядел в темный коридор у меня за спиной. — Позовите кого-нибудь. Только, ради бога, не падайте в обморок.

Я и впрямь ухватилась обеими руками за решетку ворот, перед глазами у меня все плыло.

— Не бойтесь, я не упаду, — пообещала я пересохшими губами. — Я не имею привычки падать в обморок. Так вы утверждаете, что молодой король Эдуард казнен?

Мужчина покачал головой.

— Мертв — это точно, а больше мне ничего неизвестно. Да благословит вас Бог, у вас такое милое лицо. Вы уж простите меня за то, что именно я принес вам такую черную весть. Уж такую черную — и надо