— Король же известный сердцеед! — заявил Джон. — Он обязательно станет искать встречи с Елизаветой! Вот увидите, он еще пригласит ее ко двору!
— Вряд ли он из чистого милосердия вернул нашей Елизавете дом и земли, — вторил ему Ричард. — Конечно же, он потребует платы. Да при дворе не осталось ни одной женщины, с которой он не переспал! Почему бы ему и за нашей сестрицей не приударить?
— Тем более что она из лагеря Ланкастеров! — прибавил Эдвард, словно этого моего качества было достаточно, чтобы обеспечить нашу общую неприязнь к королю.
Лайонел энергично закивал, выражая свое полное согласие с мнением брата.
— Такому человеку трудно отказать, — задумчиво произнес мой старший брат Энтони, куда более искушенный в жизни, чем Джон.
Энтони довелось немало постранствовать по свету, он объездил все христианские страны, учился у великих мыслителей, и даже отец с матерью всегда к нему прислушивались.
— Наверное, ты, Елизавета, — продолжал он, — уже чувствуешь себя несколько скомпрометированной. Мало того, боюсь, теперь ты решишь, что обязана ему.
Пожав плечами, я спокойно возразила:
— Вовсе нет. Я всего лишь получила обратно то, что принадлежит мне по праву. Я просила короля о справедливости, и он проявил справедливость, как и следовало ожидать. Любой должен в итоге обрести справедливость, если он взывает к ней и если закон на его стороне.
— И все-таки, вдруг Эдуард пошлет за тобой? Тогда ты к нему во дворец не поедешь! — отрезал отец. — Этот человек развлекался с половиной замужних женщин Лондона, но ему и этого мало, теперь он принялся за благородных дам из лагеря своих противников, ланкастерцев. Но куда ему до нашего святого, благословенного короля Генриха!
«Ну да, Эдуард, по крайней мере, отнюдь не слабоумен, как наш святой, благословенный король Генрих!»[7] — подумала я, но вслух смиренно ответила:
— Разумеется, отец, как скажешь.
Отец внимательно глянул на меня, поскольку моя покорность, судя по всему, показалась ему подозрительной.
— Ты ведь не считаешь, что чем-то ему обязана? — уточнил отец. — Не считаешь, что должна отплатить за его благодеяние? Ну что ты улыбаешься? Неужели дела обстоят еще хуже, чем я думал?
Я снова пожала плечами.
— Я всего лишь искала у короля истинно королевской справедливости, а не благодеяния. Я не продажная девка, не служанка, которой хозяин может что-то приказать, и не крестьянка, обязанная хранить верность своему господину. Я принадлежу к достойному старинному роду. У меня свои собственные представления о верности и обязанностях, я их чту и всегда им следую. К королю они не имеют ни малейшего отношения. Никто из мужчин не может распоряжаться ни мною, ни моими убеждениями.
Мать быстро опустила голову, пытаясь скрыть улыбку. Она, уроженка Бургундии, правнучка богини вод Мелюзины, ни разу в жизни не чувствовала себя кому-то обязанной и вряд ли сочла бы, что ее дочь может быть кому-то за что-то обязанной.
Отец молча посмотрел на нее, потом на меня, словно уступая глубоко коренящейся в душах его жены и дочери независимости и властности. Затем он обратился к моему брату Джону:
— Я собираюсь прогуляться верхом в деревню Олд-Стрэтфорд. Не желаешь составить мне компанию?
Джон согласился, и они ушли. Все остальные тоже поднялись и занялись своими делами. Мы с Энтони остались вдвоем.
— Неужели ты действительно хочешь отправиться ко двору? Неужели ты настолько восхищена этим человеком, несмотря ни на что? — тихо спросил меня брат.
— Он король Англии, — напомнила я. — Разумеется, я подчинюсь, если он меня пригласит. А как же иначе?
— Но сделаешь это, скорее всего, лишь потому, что отец запретил тебе туда ехать, да и я посоветовал воздержаться от этого.
Я пожала плечами.
— Да, я прекрасно слышала ваши слова.
— Как же иначе может бедная вдова пробиться в этом скверном мире, верно? — поддразнил меня Энтони.
— Действительно, как?
— Ты поступишь как последняя дура, если так дешево продашь себя, — вдруг посерьезнев, заявил брат.
Я посмотрела на него из-под ресниц.
— Я вообще не собираюсь себя продавать. Я не кусок ленты. И не окорок. Я вообще не предназначена для продажи.
На закате я ждала Эдуарда под дубом, спрятавшись в густой зеленой тени. И с облегчением услышала на дороге топот копыт только одной лошади. Если бы он появился с охраной, я бы попросту бегом бросилась домой, поскольку подобная ситуация грозила бы моей безопасности. Каким бы нежным Эдуард ни казался в саду моего отца, я отнюдь не забыла, что его провозгласила королем армия йоркистов, воины которой запросто насиловали женщин и зверски убивали их мужей. Сердце этого короля сильно ожесточилось, ведь ему много раз приходилось видеть такие вещи, которые никому видеть не стоит; да и сам он, будучи воином, наверняка творил то, что является самым тяжким из всех грехов. И как бы ни замирало мое сердце при виде его улыбки, какими бы честными ни казались его глаза, как бы я ни убеждала себя, что это просто мальчишка, которого подтолкнуло к королевскому трону собственное честолюбие, довериться Эдуарду я все же не могла. Сейчас отнюдь не рыцарские времена, не те, когда рыцари, бродя по темному лесу, встречают на берегу озера, залитого лунным светом, прекрасную купальщицу и клянутся ей в вечной любви, которую после воспевают в балладах.
Но Эдуард действительно выглядел как рыцарь в темном лесу, когда, натянув поводья, остановил коня и легко спрыгнул на землю.
— Ты пришла! — удовлетворенно воскликнул он.
— Но я не смогу задержаться надолго.
— Я страшно рад тому, что ты здесь! — И Эдуард рассмеялся, но как-то растерянно, словно над самим собой. — Сегодня весь день я грезил о тебе, как мальчишка! И целую ночь не мог уснуть — все думал о тебе, пытался угадать, придешь ли ты, а ты взяла и пришла!
Он привязал поводья к ветке и обнял меня за талию.
— Ах, миледи, — прошептал он, склоняясь к моему уху, — будьте же ко мне добры и снисходительны! Не могли бы вы снять свой головной убор и распустить волосы?
Подобной просьбы я ожидала менее всего и была поражена тем, что мгновенно согласилась. Рука моя сама потянулась к лентам шляпы.
— Я знаю, знаю: ты просто свела меня с ума! Весь день я только и мечтал увидеть твои чудные волосы.
Я развязала туго затянутые ленты, сняла свой высокий остроконечный убор и аккуратно положила его на траву. Потом молча повернулась к королю, и он осторожно и ловко, как заправская горничная, стал вытаскивать из моей прически шпильки и заколки из слоновой кости, засовывая их за отворот своего дублета. Вскоре густые светлые волосы шелковистым водопадом заструились у меня по спине, упали на лицо, и я, встряхнув головой, отбросила их назад, точно золотистую гриву. Из уст Эдуарда вырвался страстный стон, и он, мгновенно скинув с себя плащ, бросил его на землю к моим ногам.
— Сядь рядом! — приказал он, хотя явно хотел потребовать: «Ляг со мною!» — мы оба это понимали.
Я осторожно опустилась на краешек плаща, подтянула к груди колени и обхватила их руками; мое прелестное шелковое платье раскинулось по траве красивыми складками. Эдуард гладил мои волосы, и я чувствовала, как его пальцы проникают сквозь пряди, касаются моей спины, шеи… Эдуард повернул меня к себе и поцеловал.
