И снова мне пришлось ждать. Впрочем, ждать пришлось всему королевству. Все мы ждали, когда же станет известно, кого нам приветствовать как короля, кто отныне будет править страной. Мой брат Энтони даже послал своего человека на север — разведать что и как, и мы все предвкушали его приезд и рассказ о том, сумели ли объединиться войска Генриха и Маргариты, состоялась ли битва и осталась ли удача на стороне короля Эдуарда. Только в мае слуга брата вернулся домой; он побывал далеко на севере, близ Хексема, и там познакомился с человеком, который поведал ему о состоявшемся сражении, страшном и кровавом. Я слушала, стоя в дверях, и не решалась войти; мне хотелось знать, чем все закончилось, но только без подробностей — мне они давно уже не требовались, чтобы представить себе бой, в нашей стране все привыкли к бесконечным воспоминаниям о войнах. Каждый ее житель не раз слышал, что в данный момент армии выходят на боевые позиции, а может, и собственными глазами видел атаку, отступление или ту мучительную паузу, когда войска вынуждены перегруппировываться. У каждого были родственники или знакомые в тех городах и деревнях, что лежали на пути победившей армии, стремившейся теперь лишь мародерствовать и насиловать. У каждого имелась в запасе не одна история о несчастных женщинах, пытавшихся найти убежище в церкви и тщетно звавших на помощь. Каждый понимал: эти бесконечные войны разорвали на части нашу страну, разрушили благополучие и дружеские отношения с соседями, уничтожили не только доверие к иностранцам, но и любовь между родными братьями; мы забыли, что дороги бывают безопасными, а преданность своему королю — искренней. Однако ничто не могло положить конец этим сражениям.

Мы все продолжали бороться, стремясь к окончательной победе и надеясь, что некий победоносный король принесет нам мир, но окончательной победы не выходило, и мира не получалось, и ни один король никак не мог утвердиться на троне.[13]

Наконец посланец Энтони перешел к главной части своего затянувшегося повествования. Армия короля Эдуарда одержала победу, причем решительную, обратив в бегство войско Ланкастеров. Король Генрих, бедный «странствующий король»,[14] не понимал толком, где он находится и что с ним происходит, даже пребывая в собственных покоях в Вестминстере. В итоге он бежал на пустоши Нортумберленда, и за его голову, как за голову преступника и изгоя, была назначена награда. Так Генрих и скитался, лишенный слуг, друзей и последователей, невольно пересекая границы и нарушая их, точно дикая птица клушица.

Его жена, королева Маргарита Анжуйская, некогда ближайшая подруга моей матери, скрылась в Шотландии вместе с принцем-наследником. Она потерпела сокрушительное поражение, а ее муж был попросту раздавлен. Но все в стране понимали: Маргарита никогда не смирится и вновь начнет создавать всевозможные заговоры, строить далеко идущие планы и отстаивать интересы своего сына — она действовала в точности так, как Эдуард советовал действовать и мне в отношении нашего тогда еще не родившегося сына. Было ясно, что Маргарита не остановится до тех пор, пока не вернется в Англию и не развяжет очередную войну. Она не остановится, пока не умрут ее муж, а может, и сын и ей будет просто некого посадить на английский трон. Я думала о том, что непросто в наши дни быть королевой Англии. Маргарита вела борьбу за трон в течение почти десяти лет — с тех самых пор, когда ее супруг, по сути, утратил способность управлять страной и Англия стала напоминать перепуганного зайчишку, брошенного в поле перед сворой охотничьих собак и мечущегося в поисках спасения то в одну, то в другую сторону. И я понимала: хуже всего, что именно так может случиться со мной, если Эдуард вернется, назовет меня своей королевой и у нас с ним родится сын и наследник. Моему молодому возлюбленному предстояло стать правителем ненадежного, неуверенного в себе государства, а мне — женой этого новоявленного правителя, предъявившего свои права на королевский престол.

И Эдуард действительно вернулся. Для начала, правда, он послал мне весточку о том, что выиграл сражение, сломил осаду Бамбургского замка и вскоре заедет к нам, когда его армия двинется на юг. Моему отцу он пообещал прибыть к обеду, а в крошечной личной записке, адресованной мне, нацарапал, что непременно останется на ночь.

Я показала эту записку матери.

— Можешь сообщить Энтони, — сказала я, — что мой муж мне по-прежнему верен.

— Я ничего не буду сообщать Энтони, — холодно заявила мать.

А мой отец, в общем, оказался даже рад, что примет у себя короля-победителя.

— Мы правильно поступили, дав ему своих людей, — обратился он к матери. — Да благословит тебя Господь за эту идею, любовь моя! Ведь он действительно одержал победу, и мы в очередной раз — благодаря тебе — оказались на стороне победителя.

Мать улыбнулась.

— У этого военного конфликта, как и всегда, могло быть два исхода. И это вовсе не я, а Елизавета заставила Эдуарда повернуться в нашу сторону. Это ведь ее он хочет проведать.

— Может, у нас по такому случаю найдется хороший кусок отвисевшейся говядины? — Отец задумался. — Идея! Мы с Джоном и мальчиками отправимся на соколиную охоту и добудем немного дичи.

— Не беспокойся, мы устроим в честь Эдуарда отличный обед, — заверила мать.

Она так и не проронила ни слова о том, что в нашей семье имеется куда более важный повод для праздничного пира. Мать по-прежнему молчала о том, что король Англии на мне женился, и я начинала подозревать, что и она считает, будто Эдуард меня обманул.

Впрочем, совершенно невозможно было понять, что именно у моей матери на уме, когда она глубоким реверансом приветствовала нового короля. В ее поведении не просматривалось ни малейшего намека на фамильярность, дозволенную любой женщине в отношении собственного зятя. Но и холодностью ее обращение с королем отнюдь не отличалось, хотя эта холодность наверняка появилась бы, если бы мать сочла, что Эдуард обвел нас обеих вокруг пальца. Мать весело и учтиво приветствовала его как короля- победителя, а он ее — как знатную даму, бывшую герцогиню; со мной же они оба обращались как с любимой дочерью семейства.

Обед прошел весьма успешно, впрочем, этого и следовало ожидать, хотя отец был страшно возбужден и прямо-таки переполнен совершенно ненужным бахвальством; однако мать, как всегда, держалась элегантно и сдержанно, а сестры, тоже как всегда, пребывали в состоянии глуповатого восхищения. Зато мои братья яростно безмолвствовали. После обеда король попрощался, вскочил на коня и якобы поскакал обратно в Нортгемптон, а я, набросив плащ, помчалась по знакомой тропинке к охотничьему домику у реки.

Естественно, Эдуард добрался туда раньше меня; его огромный боевой конь уже стоял в стойле, а паж успел завалиться на сеновал. Эдуард молча обнял меня. Я тоже молчала. У меня вполне хватало ума, чтобы не приветствовать вернувшегося с войны мужа всевозможными жалобами и подозрениями. Когда он прикасался ко мне, я мечтала об одном: чтобы он делал это снова и снова, а когда он целовал меня, мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось, чтобы звучали самые сладостные для моего уха слова: «А ну-ка,