увидит; как сложно готовить Генри к сражениям, в которых он, возможно, никогда не примет участия. Но самое главное — мы оба, я и Джаспер, начинали чувствовать, что все наши труды напрасны, что у нас нет никаких шансов на успех. И особенно острое разочарование мы испытали, когда король Эдуард IV, отмечая двадцать первый год своего правления, устроил в Вестминстерском дворце невероятно пышное празднование Рождества и на этом торжестве рядом с ним постоянно находился красивый, здоровый мальчик — его сын принц Эдуард Уэльский.

За десять лет моего брака с Томасом Стэнли я почти утратила надежду на возвышение моего сына. Однако Джаспер, находясь далеко в Бретани, был по-прежнему крепок в своей вере; да, собственно, ничего иного ему и не оставалось. Впрочем, в душе и я была глубоко убеждена, что на английском престоле должен находиться только член семьи Ланкастер, и убежденность эта огнем жгла мое сердце. Генри был единственным наследником нашего дома, если не считать моего племянника герцога Бекингема. Но юного герцога женили на сестрице Елизаветы Вудвилл, и он, таким образом, угодил в ярмо Йорков, тогда как мой сын остался преданным нашей мечте и, хотя ему уже исполнилось двадцать пять лет, все еще искренне, пусть и довольно слабо, ожидал победы; кроме того, хоть он и стал взрослым мужчиной, ему еще не хватало независимости мышления и он не мог открыто заявить любимому дяде или мне, его матери, что он отказывается воплощать в жизнь наши давнишние планы, и без того стоившие ему детства и по-прежнему державшие его в плену.

И вот, как раз перед Рождеством, мой муж Томас Стэнли заглянул в мою комнату, которую королева специально отвела мне в своих покоях, и сообщил:

— У меня хорошие новости. Я договорился с королем, твой сын сможет вскоре вернуться на родину.

Священная Библия выскользнула у меня из рук, но я все же успела подхватить ее, и она не упала на пол.

— Но король никогда не соглашался…

— Он согласился!

От радости и облегчения я даже стала немного заикаться.

— Н-но… я и н-не надеялась, что он…

— Эдуард решительно настроен на войну с Францией. И не хочет, чтобы твой сын болтался на границе, точно соперничающий правитель, или заложник, или еще кто-нибудь в этом роде. Его величество не только разрешит Генри приехать домой, но даже, возможно, вернет ему титул графа Ричмонда.

У меня даже дыхание перехватило.

— Слава Тебе, Господи, — прошептала я, страстно желая упасть на колени и возблагодарить Бога молитвой за то, что Он послал нашему королю немного здравого смысла и милосердия. — А его земли?

— Ну, Уэльс-то он, разумеется, никогда назад не получит, ведь он Тюдор, — отрезал мой муж со свойственной ему грубоватой прямолинейностью. — Но королю все-таки придется кое-что вернуть. Да и ты могла бы выделить сыну кое-какие земли из тех, что получила в приданое.

— Генри должен иметь свои собственные земли! — возмутилась я. — И я вовсе не обязана дарить ему что-то из своих владений. Королю придется вернуть Генри его поместья.

— А еще твоему сыну предстоит жениться на той, на кого укажет королева, — осторожно предупредил меня сэр Томас.

— Да ни за что! Я не позволю ему жениться на каком-то довеске к этим Йоркам! — воскликнула я, моментально приходя в бешенство.

— И все-таки он женится на той, на кого укажет королева, — настойчиво повторил мой супруг. — Впрочем, она испытывает к тебе самые теплые чувства, так почему бы тебе прямо не сказать ей, кого из возможных кандидаток ты бы предпочла? Мальчику все равно придется жениться, и ему никогда не позволят вступить в брак с той, которая укрепила бы его положение как наследника Ланкастеров. Это непременно должна быть девушка из лагеря йоркистов. Или даже из дома Йорков. Если ты будешь вести себя достаточно умело и разумно, твой сын может получить в невесты одну из принцесс Йоркских. Видит Бог, принцесс в этом семействе более чем достаточно.

— Неужели он сможет прямо сейчас вернуться домой? — еле слышно спросила я.

— Да, сразу после рождественских праздников, — подтвердил лорд Стэнли. — Мне еще нужно хорошенько убедить короля, но главное сделано: они нам обоим доверяют и убеждены, что мы не впустим в их дом врага.

Мы так давно в последний раз обсуждали судьбу моего сына, что я уже начала сомневаться, по- прежнему ли лорд Стэнли разделяет мое тайное стремление сделать Генри королем.

— Но разве они забыли, что мой сын — соперник короля Йорка? — спросила я, понизив голос до шепота, хоть мы и находились в моих личных покоях.

— Разумеется, он является соперником Эдуарда, — спокойно произнес муж. — Но пока Эдуард жив, у Генри нет ни малейшего шанса на трон. Никто в Англии не пойдет за каким-то чужаком, если тот вздумает поднять мятеж против монарха. А если король Эдуард умрет, то есть еще и принц Эдуард, а если и с тем что-то случится, есть принц Ричард — и все это возлюбленные сыновья правящего дома Йорков. В таких обстоятельствах трудно даже представить себе, чтобы твой Генри хоть на шаг приблизился к трону. Ведь для этого ему пришлось бы переступить по меньшей мере через три гроба, пережить смерть могущественного короля и двоих принцев. Такое возможно лишь при чрезвычайно несчастливом стечении обстоятельств. Или, может, у твоего сына или у тебя самой хватит духу на подобное злодеяние?

Однако пришлось ждать до Пасхи, прежде чем Генри наконец разрешили вернуться домой, хотя я, разумеется, написала своему сыну и Джасперу сразу, как только муж сообщил мне новость. И они тотчас начали готовиться в дорогу, распуская свой небольшой двор, состоявший из противников Йорка и просто отчаявшихся людей, к ним примкнувших. Впервые за долгие годы дяде и племяннику предстояло надолго расстаться; Джаспер писал, что не представляет, куда себя денет, когда рядом не будет Генри, ведь ему не о ком будет заботиться, некому будет давать дружеские советы, он ни для кого не будет наставником.

Решив показать это послание Стэнли, я зашла к нему в кабинет; он сидел за письменным столом и работал, весь стол был завален разными документами, принесенными на рассмотрение или на подпись.

— По-моему, Джаспер Тюдор тоже был бы рад приехать домой вместе с Генри, — осторожно начала я.

— Если он и сможет сюда приехать, то только на плаху, — резко отозвался супруг. — Джаспер Тюдор сразу выбрал не ту сторону, однако упорно держался Ланкастеров и во время их побед, и в периоды их поражений вплоть до самого последнего и окончательного разгрома. Ему бы следовало умолять о прощении еще после битвы при Тьюксбери, когда это сделали все остальные, но он упрям, как уэльский пони. Нет, я и пальцем о палец не ударю, не стану помогать ему восстановиться в правах. И ты тоже ничего не предпринимай в этом отношении. Ты ведь, как мне кажется, питаешь к нему особое пристрастие, которого я отнюдь не разделяю. И мне это чрезвычайно не нравится.

— Но он мой деверь, — только и смогла вымолвить я в свое оправдание, изумленно глядя на мужа.