не оставившие писателя до сих пор.

Кто из ныне живущих немцев пользуется наибольшим авторитетом среди соотечественников? Чье суждение привлекает к себе всеобщий интерес? Кого цитируют чаще других? Ответам на эти вопросы посвятил свою недавнюю книгу «Лидеры общественного мнения, мыслители и провидцы» журналист Макс Хёфер.[10] А написать ее Хёфера, видимо, надоумила все та же «Франкфуртер альгемайне цайтунг», опубликовавшая в январе 2002 года рейтинговый список ста ведущих немецких интеллектуалов.[11] Список сопровождался шутливыми комментариями, чтобы рейтинг не воспринимался слишком уж всерьез, хотя все-таки он претендовал на некоторую объективность, так как за основу распределения мест бралось, в частности, количество упоминаний соответствующих персоналий в интернете.

Первая десятка рейтинга выглядела так:

1) Гюнтер Грасс, писатель (18 297);[12]

2) Юрген Хабермас, философ (14 781);

3) Рудольф Аугштайн, публицист, издатель журнала «Шпигель» (11 238);

4) Йозеф Ратцингер, на ту пору еще кардинал (10 446);

5) Петер Хандке, писатель (9 103);

6) Ханс-Магнус Энценсбергер, писатель (8 606);

7) Ульрих Бек, социолог (7 708);

8) Криста Вольф, писатель (7 646);

9) Мартин Вальзер, писатель (7 181);

10) Марсель Райх-Райницкий, литературный критик (6 534).

В этом списке обращают на себя внимание два обстоятельства. Во-первых, абсолютное преобладание тех, кто профессионально связан с литературой или журналистикой.[13] А во-вторых, значительный отрыв, с которым Гюнтер Грасс опередил остальных. Кстати, на следующий год газета, посчитав новые данные, актуализировала рейтинговый список, и Грасс опять занял в нем самую верхнюю строчку.

Макс Хёфер решил подойти к рейтингу немецких интеллектуалов более основательно. За основу брались три критерия. Первым критерием служила частота упоминаний в электронных архивах крупнейших немецкоязычных газет и журналов. Такие архивы обычно хранят все опубликованные материалы за последние восемь — десять лет. В этих источниках Грасс набрал наибольшее количество упоминаний, а именно около шести тысяч.

Вторым критерием была частота упоминаний в немецкой версии «Google», поскольку там отражается деятельность не только прессы, но и всех современных средств массовой информации — от телевидения, радио и новостных агентств до общественных организаций, музеев, галерей и т. п. А еще немаловажным фактором Хёфер счел показатель влиятельности того или иного лидера общественного мнения внутри самой публичной элиты. Здесь лидирующая роль вновь выпала Грассу, который упоминается в 131-й биографии, хранящейся в крупнейшем частном информационном архиве Мунцингера.

Наконец, ежемесячный «журнал политической культуры» «Cicero» опубликовал уже весной 2006 года новый рейтинговый список из пятисот имен,[14] подтвердивший, что Грасс остается № 1 в немецкой публичной элите, опережая других писателей, публицистов, не говоря уж об интеллектуалах-политиках или ученых.

Подобные попытки составить рейтинг интеллектуалов вызывают к себе не только весьма ревнивое, но и оправданно скептическое отношение. Здесь не место открывать дискуссию на этот счет, интереснее поговорить о том, что подразумевает немецкое понятие «интеллектуал». Пока же отметим, что высокая популярность Грасса подтверждается вполне солидными социологическими учреждениями, каковым является, например, Демоскопический институт Алленсбаха. Согласно его опросам, проведенным в 2005 году, Грасс считается «самым значительным» немецким писателем послевоенного поколения.[15]

Не вдаваясь в обсуждение различия национальных трактовок понятия «интеллектуал»,[16] заметим, что в немецкой традиции именно писатель служит образцом подлинного интеллектуала.[17] Здесь интеллектуал — фигура, прежде всего, публичная. Он призван инициировать общественные дискуссии, вести их или хотя бы принимать в них активное участие. Интеллектуал обращается к массовой аудитории, чтобы привлечь внимание к той или иной проблеме, которая обычно вызывает споры, носит характер острого конфликта, поэтому интеллектуал неизбежно поляризует общественное мнение, ища поддержку у сторонников и опровергая оппонентов. Для этого интеллектуалу необходимо обладать мастерством публичного красноречия, владеть искусством аргументации и эмоционального воздействия, наличие которых и предполагается у писателя.

Широкая публичная дискуссия сама по себе становится в современном обществе фактором политическим, следовательно, и фигура интеллектуала приобретает в этом смысле политическое содержание, но от политика и даже от общественного деятеля независимый интеллектуал отличается тем, что он не имеет ни мандата от избирателей или своей политической партии, ни легитимных полномочий от той или иной организации гражданского общества. Он выступает исключительно от своего имени, от себя лично и может опереться лишь на силу собственного авторитета.

Более того, независимость интеллектуала, свобода его суждений должна иметь соответствующую материальную основу. Как раз в этом отношении писатель-интеллектуал отличается от профессиональной интеллигенции, находящейся на службе у государства или частного капитала. Писатель является, по существу, индивидуальным предпринимателем, человеком свободной профессии, но его нельзя считать профессионалом в строгом смысле этого слова, так как писательская деятельность не предполагает ни образовательного ценза, ни обязательных квалификационных свидетельств, ни лицензионного допуска к профессии, она не подлежит какой-либо регламентации, не подчиняется гласным или негласным правилам, которые устанавливаются для других профессиональных корпораций.

К тому же интеллектуальная компетентность писателя выглядит совершенно иначе, чем компетентность эксперта и специалиста. Писателя-интеллектуала можно назвать воинствующим дилетантом, призванным задавать вроде бы простые и даже наивные вопросы, адресуя их экспертам и специалистам и привлекая порой общественное внимание к конкретным, частным случаям, усматривая в них проявление крупномасштабных, даже глобальных проблем.

Если суждение эксперта претендует на объективность, а истинность этого суждения имеет строгие, научные критерии проверки, если рекомендации специалиста оцениваются их практическим результатом и эффективностью, то в выступлении писателя-интеллектуала важное, даже ключевое значение имеет субъективный, личностный элемент, общественная репутация, которые определяют доверие к сказанному слову.

Все это имеет самое непосредственное отношение к Грассу. Что касается образования, то он — во многом самоучка. Подобно Томасу Манну, Герману Гессе или Бёллю, он «университетов не кончал». У Грасса вообще были проблемы со школой, он оставался на второй год, аттестата зрелости не получил, зато позднее удостоился от многих университетов и академий звания почетного профессора и академика, да и сам возглавлял в качестве президента Берлинскую академию искусств. Это не мешало ему, начиная с 60-х годов, выступать с программными заявлениями, скажем, по образовательной реформе, по ключевым вопросам внешней и внутренней политики, по глобальным темам, таким, как экология или помощь развивающимся странам, причем, чтобы выслушать его мнение, Грасса приглашали авторитетнейшие мировые форумы, вроде «Римского клуба», конференции влиятельных профессиональных сообществ (например, учителей), партийные съезды.

Интеллектуальная биография Грасса читается как послевоенная история общественного диалога в Германии, как летопись ее важнейших публичных дискуссий, многие из которых инициировал Гюнтер Грасс, причем «запалом» для подобных дискуссий могла послужить как его публицистика, так и новый роман.

O полемическом размахе свидетельствует, например, пятисотстраничная книга, посвященная спорам вокруг грассовского романа «Долгий разговор» («Ein weites Feld», 1995). Ее авторы собрали и проанализировали более десяти тысяч (!) появившихся практически лишь за год сообщений телеграфных