– Подойдите, Горести, только не очень близко, подальше, подальше от меня держитесь. Успешно ли губите глупцов? А вы. Заботы, как идет расправа с простаками? Выходите вперед. Печали, как дела с избиением невинных?

– Очень плохо, госпожа, – отвечали они. – Теперь все стали умные, от нас не токмо что в могилу, никто в постель не сляжет. Смерть по глупости вышла из моды, больно много развелось хитрости.

– Коли так, соединение Бей-Глупцов, вы свободны. Попрошу подойти Бей-Безумцев.

Вперед выступила Война со своими Приступами да Сшибками.

– А, милая подруга! – сказала Смерть. – Каково тебе удается сносить головы легионам французов в Испании и легионам испанцев во Франции? Ведь ежели итог подбить, сколько перебили во французских газетах да испанских реляциях, наберется по тысяч двести испанцев в год и по столько же французов – в каждом донесении, как погляжу, не меньше двадцати-тридцати тысяч погибших.

– Враки, госпожа моя, в сражениях за год погибает, почитай, не больше восьми тысяч тех и других вместе взятых. Врут реляции, и пуще того – газеты.

– Как же врут, когда сама вижу – из тех, что отправляются в поход, обратно ни один не приходит. Куда они деваются?

– Куда? С голоду помирают, госпожа моя, от болезней, от истощения, от изнурения, от холода и невезения.

– Э, для меня все едино, – молвила Смерть. – В конце-то концов разве не все они подыхают – в бою, без боя или от чего иного? Знаете, что скажу? По мне поход военный, что дом игорный, где так или иначе все деньги пропадают – на колоды, на подачки, на свечи, на напитки, Ох, молодец тот полководец, большой мой друг, что двадцать тысяч испанцев запер в крепости и всех голодом уморил, не дав и притронуться к шпагам! А дали бы повоевать, худо пришлось бы Франции. Да, испанцам в бою всегда не хватает одного – командиров боевых, не бойцов удалых. А тот, другой, что еще больше солдат угробил, – прямо на виду у врага, от голода да от тупости командиров погибли! А впрочем, убирайся с глаз моих! Война без битв, война, худо затеянная и того хуже содеянная, не война. Войско потому и называется войском, что воевать должно!

– А вот я, госпожа, и в нынешнее время убиваю, морю и уничтожаю всех подряд.

– Кто же ты?

– Как? Меня не узнаешь? А я-то думала, что уж теперь вошла к гебе в милость!

– Никак не пойму, кто ты.

– Я – Чума. Чисто подметаю, по свету гуляю, всю Европу прошла, и Испанию не миновала: хоть климат здоровый, да истерзали ее войны и лишения – беда идет туда, где бед гора. Но и этого ей мало, чтобы покарать за гордыню.

Тут выскочила вперед кучка наглецов, крича:

– Что ты там мелешь? Чего хвалишься? Будто не знаешь, что весь мор этот учинили мы?

– А кто вы такие?

– Мы-то? Заразы!

– Чем же вы отличаетесь от Чумы?

– Как это – чем? Пусть скажут лекари, а коль не лекари, пусть скажет мой дружок-простачок, он поглупей меня.

– Я знаю одно, – молвила Смерть. – Знаю, что пока лекари-невежды спорят, отчего мор, – чума это или просто зараза, – полгорода вымирает. В конце концов спор тем кончается, чем начался; по самомнению или недоверию спутали чуму с заразой, и лишь затем, сделав пробы и, насечки, установили, что это чума доподлинная и вдобавок мор для кошельков. Но убирайтесь вон – ты, Чума, и вы, Заразы, ее сводники, ничего-то вы толком не умеете, только на бедняков нападаете, на несчастных да горемычных, а богатых да владычных, небось, не трогаете – они от вас спасаются с помощью трех «по»: «поскорей», «подальше» и «подольше», сиречь, поскорее бежать, подальше жить и подольше не возвращаться. Вы – всего лишь Бей-Бедняков, вы – подлые угодники богачей, а не верные слуги Божественной Справедливости.

– Зато я, госпожа, богачам палач, я и вельможам спуску не даю.

– Кто ж ты будешь, этакий феникс среди прочих зол?

– Я – Подагра. Не только вельможам спуску не даю, но ополчаюсь и на князей, на великих монархов.

– Славное занятие! – молвила Смерть. – Но ведь жизни ты не лишаешь, даже, говорят, наоборот, удлиняешь лет на двадцать, а то и на тридцать. Всякий скажет, что богачи с тобой расчудесно ладят, служишь оправданием их трусости, сводней в их праздности и роскоши. Знайте же все – нынче намерена я уволить слуг нерадивых, прогнать их за ненадобностью там, где подвизаются врачи. И начну с Лихорадки, этой лентяйки, что бьет вокруг да около, из-за которой редко когда бьет колокол; она делает людей сластенами, приучает белое вино хлестать да куропатками лакомиться. Поглядите-ка на нее, на ханжу: вкусно ест, вволю пьет, нисколько мне не услужает и после всех затрат и издержек еще награды требует. Эй, мои храбрецы, бравые убийцы, где вы? Боль-в-Боку, Тифозная Горячка, Задержка Мочи, живей нападайте, приканчивайте этих богачей, этих вельмож, что над Чумой насмехаются, над Подагрой издеваются и чихают на Лихорадку и Мигрень.

Однако призванные Смертью слуги не спешили повиноваться, с места не двигались.

– Что это значит? – молвила Смерть. – Похоже, вы боитесь взяться за дело? С каких это пор?

– Госпожа, – отвечали они, – лучше прикажи нам убить сотню бедняков, чем одного богача; двести несчастных, чем одного счастливца. Мало того, что богачей убивать трудно, нас еще все проклинать будут.

– Это что за разговоры! – вскричала Смерть. – Вот до чего мы дошли? Да если на это смотреть будем, грош нам цена. Расскажу вам сейчас к месту и для примера о себе самой, а смертные пусть покамест отдохнут – нет лучшей передышки от моих стрел, чем минутка забвения, ибо мысли о Смерти отравляют всю