бед, и тотчас вам дам совет, как прожить хоть тысячу, хоть две тысячи лет, – ведь каждой из них станет, чтобы сто лет жизни отнять, чтобы в несколько дней истерзать, извести и сгубить человека. Скажу прямо – чудом почитаю, что люди ныне живут и столько; разве что некоторые из них – уж очень добрые люди, ради кого и существует мир. И еще скажу вам: всякая материя со дня на день ухудшается, блага иссякают, беды умножаются, и я боюсь, что жизнь еще пуще сократится, – не будут успевать мужчины дорасти до того, чтобы опоясаться шпагой или хотя бы надеть штаны.

– Увы, messere, – возразил проситель, – от всего, что вы назвали, избавиться невозможно – в наше-то время да чтобы не было тяжб, кривды, фальши, тирании, воровства, безбожия здесь и ереси там! А кроме того, всегда будут смертоубийственные войны, изнурительный голод, губительная чума и испепеляющая молния.

И он в сокрушении уже повернулся, чтобы уйти, как bel poltrone, окликнув его, сказал:

– Ну, полноте, ваша милость, я не хотел бы, чтобы после беседы с моей жизнерадостной особой вы ушли в печали. Так и быть, дам вам рецептик как прожить подольше – ныне он весьма моден в Италии и употребителен во всем мире. Вот он: Сеnа росо, usa il fuoco; in testa il capello, e pochi pensieri nel cervello. O, la bella cosa! [671]

– Стало быть, ваша милость советует – поменьше забот?

– Pochissimi [672].

– Тогда мне нельзя быть негоциантом или служить в канцелярии?

– Ни в коем случае.

– Или быть министром?

– Тем паче.

– Или давать деньги в кредит, вести счета, быть поставщиком, домоправителем?

– Нет, нет, ничего такого, никакой работы для головы, одним словом, non curarsi di niente [673].

Так подходили к нему одни и другие за советом de tuenda valetudine [674], и всем он советовал весьма метко: одному – пирушки; тому buona vita [675], и всем – andiamo allegramente [676]. И некоему хмурому вельможе настоятельно рекомендовал шестьдесят раз в месяц есть олью [677].

– На мой взгляд, – сказал Критило, – вся эта наука как жить и наслаждаться к тому сводится, чтобы ни о чем не думать, ничего не делать и ничего не стоить. Я же стремлюсь быть чем-то и хотел бы стоить многого, посему лентяйство это мне никак не подходит.

С этими словами он двинулся вперед, а Андренио побрел за ним скрепя сердце – уж очень замутили ему мозги эти наставления, он шел и все повторял афоризм: «Не заботься ни о чем, лишь о брюхе своем». Идя все вперед, они, посреди различных увеселений, питейных и игорных домов, увидели высокое здание под стать дворцу – были там и гордые башни и пышные надписи, а над величественным входом, по всему архитраву, красовалась надпись: «Здесь почиет государь Такой-то».

– Как это «почиет»? – возмутился Андренио. – Ведь я его видел всего несколько часов тому назад, я знаю, что он жив и вовсе не собирается так скоро помирать.

– Этому я верю, – отвечал Чванливый. – Но верно только то, что здесь некогда жили его предки – герои. А тот, что ныне здесь почиет – не живет, нет, – он мертв и так смердит, что люди, почуяв вонь его пороков, затыкают носы. И не он один почиет, немало тут заживо погребенных, почиющих в пуховых саванах, набальзамированных средь наслаждений.

– Откуда ты знаешь, что они мертвы? – спросил Лентяй.

– А откуда ты знаешь, что они живы? – возразил Чванливый.

– Потому что вижу, как они едят.

– Но разве есть – значит, жить?

– А ты не слышишь, как они храпят?

– Это значит, что они мертвы от рождения и числятся конченными, личность в них окончательно кончилась – ведь ежели жизнь определяют как движение, то эти и действий никаких не производят, и вообще ничего путного не делают. Можно ли быть мертвей?

Критило сокрушался, оплакивая подобную жестокость, – шутка ли, хоронить живых людей! Но Чванный, посмеявшись его слезам, сказал:

– Полно тебе, да они сами, чтобы не убивать себя трудами, заживо себя погребают, на собственных ногах вступают в склеп праздности, влезают в урны бездействия, где их покрывает пыль вечного забвения.

– Кто этот вельможа, почиющий в гробу смрадной похоти?

– Тот, кто никогда не станет чем-то большим, чем был доныне. А о том, другом, стало известно, что он был мертв, раньше, чем узнали, что он жив, – его рождение было его смертью. Взгляните на того государя – всего-то шуму от него на свете был его первый плач, когда появился на свет.

– Я замечаю, – сказал Критило, – что тут, среди заживо погребенных, нет ни одного французского дворянина, хотя есть множество дворян других наций.

А это, – отвечал Честолюбивый, – особая привилегия французской нации, заслуги там награждаются. Знайте, что в воинственном сем королевстве ни одна девица не пойдет замуж за человека, который не участвовал в нескольких походах, – кто почиет на ложе праздности, не видать ему ложа брачного. Да, тамошние дамы отвергают придворных Адонисов ради отважных Марсов.

– О, у этих мадамочек хороший вкус! Такой же обычай ввела среди своих придворных дам католическая королева донья Изабелла, но продержался он недолго; она же первая из королев брала в услужение дочерей первых вельмож.