В стороне собрались у костра французские крестоносцы, и воздух время от времени взрывался оглушительным хохотом. Рейнер и Алуетт, поглощенные своими непростыми мыслями, не слышали их.

Прохладный ветерок шевелил кудри Рейнера и легкую накидку Алуетт. Солнце медленно скрывалось за горами, где прятались воины Саладина, освещая их последними золотыми лучами и оставляя позади себя алое сияние. Никакой витраж в соборе не мог бы сравниться с этой небесной красотой, но и она полиняла в глазах Рейнера, когда он взглянул на стоявшую рядом с ним прелестную Алуетт. Сегодня на ней не было обычного плата и он видел, как бьется жилка у нее на шее. Он считал, что еще не пришло время простить ее, но больше всего на свете ему хотелось поцеловать ее дрожащие губки и разгладить нахмуренный лоб, поэтому, ни о чем больше не думая он схватил ее в свои объятия.

Она хотела было спросить его, не сердится ли он на нее, но тут их губы встретились, и они мысленно сказали друг другу: «Забудь о будущем, любовь моя… Потом. Есть только сейчас, и самое главное, что я обнимаю тебя и целую тебя, и касаюсь тебя…» Она прижалась к нему, как всегда поражаясь тому, что их тела будто специально созданы друг для друга. Вырезаны из одного дерева. Однако ничего деревянного не было в их поцелуях, которые жгли ее огнем желания, в том, как он нежно взял в ладонь ее грудь и не забыл двумя пальцами приласкать сосок, тотчас затвердевший от его прикосновения. Если бы она была деревом, то наверняка сгорела бы в пламени страсти, когда он прошептал ей на ухо:

— Пойдем в шатер, любимая. Там нас никто не потревожит. Я хочу тебя.

Но они не сделали и трех шагов, как услышали в темноте голос Томаса:

— Сэр Рейнер, король Ричард приказал мне разыскать вас. Рейнер ругнулся шепотом, и Алуетт с удовольствием сделала бы то же самое. Ей не оставалось ничего другого, как, поблагодарив рыцаря, сесть в лодку и отправиться на корабль.

Пока они на Святой Земле, по крайней мере пока крестоносцы не освободили Иерусалим, им придется забыть о своих желаниях ради великой цели, уведшей их за сотни лье от дома.

Ричард распорядился сделать подкоп под городскую стену и заложить в него все, что может гореть. Если стена рухнет, крестоносцам не составит труда ворваться в город через пролом. Работа эта была долгой и утомительной, потому что начинать подкоп пришлось, чтоб его не заметили, далеко от города, к тому же через определенные промежутки его приходилось укреплять, чтобы он не завалился раньше времени, да и кто мог поручиться, что осажденные не копают навстречу, чтобы отразить нападение или выйти на волю? Так что Приходилось быть настороже и все время прислушиваться, не стукнет ли поблизости лопата врага. Судьба города зависела от того, кто победит под землей.

Рейнер был готов исполнить любой приказ своего сюзерена, собственно, для этого он приплыл сюда, но от души порадовался, что Ричард отстранил его от подземных работ. Если ему суждено умереть, то уж лучше не в тесном подземном туннеле.

Ричард обещал Рейнеру, что поставит его во главе одного из первых отрядов, которые должны будут ворваться в город, как только рухнет стена, а пока ему было приказано взять на себя командование английской катапультой. Катапульта Филиппа, «Malvoisin „ („Дурная соседка“), и еще одна, отлитая на общие деньги крестоносцев, «Господне наказание“, уже метали огромные камни и в город, и по воротам.

Английские катапульты были лучше. Они стреляли дальше своих старших сестер, сея ужас и панику в Акре. Да и камни можно было брать потяжелее, которые сносили до основания целые дома. Блондель сложил песню об одном таком случае, когда сразу погибли двенадцать человек.

Ричарду явно очень хотелось поссорить между собой крестоносцев разных национальностей, иначе разве стал бы он в первый же день объявлять, что будет платить четыре золотых византина в месяц тем, кто будет работать на него, великолепно зная что Филипп пообещал три. Воины собрались толпой возле штандарта с леопардом, особенно много было пизанцев и генуэзцев, правда, генуэзцам Ричард отказал, потому что они уже дали обязательство присоединиться к Филиппу.

Король Франции приехал за два месяца до Ричарда, и до сих пор никто не оспаривал его первенства. Он разбил лагерь прямо напротив Проклятой башни, той самой, в которой, если верить легенде, Иуда получил свои тридцать серебряников, и тотчас принялся метать в нее каменные ядра, правда не добиваясь особенных успехов из-за всадников Саладина, которые моментально спускались с гор и нападали на французские тылы. Теперь Филипп вынужден был с бессильной яростью смотреть, как те, кто еще недавно чуть ли не молился на него, покидали его ряды и уходили к Ричарду Львиное Сердце, чтобы петь хвалы его катапультам и военной удали.

Разобранная башня Ричарда была доставлена из Мессины через два дня после того, как он приплыл сам, и поставлена на берегу так, что воины Ричарда видели, что делается в Акре.

На этот раз ни королевы, ни их приближенные не были приглашены жить в деревянной башне, стоявшей в непосредственной близости к городской стене, и подвергавшейся опасности быть сожженной греческим огнем, то есть жидкостью, погасить которую можно было только уксусом.

Иоанна, Беренгария и их дамы дни и ночи, за редким исключением, проводили на корабле, все более нервничая по мере того, как шло время. Зной был нестерпимый, и Алуетт представить себе не могла, как крестоносцы выдерживают его в своих железных доспехах. Дамы запрятали подальше одежды из шерсти и носили легкие шелковые платья или купленные уже здесь платья из египетского полотна. Большую часть времени они проводили под навесом на палубе, ловя редкие порывы морского ветерка, который не остужал их каюты, сплетничая или занимаясь рукоделием под лютню Алуетт.

Все легко выходили из себя от жары и бесконечного ожидания. Они видели, как стреляют по стенам города, но никто из королевских особ не снизошел прийти к ним и рассказать, как идут дела.

Только Рейнер связывал их с берегом. Когда ему позволяли его многочисленные обязанности, .он брал лодку и ненадолго плыл на корабль, где его радостно встречали все без исключения дамы, изголодавшиеся по мужскому обществу. Он садился и принимался за бесконечные рассказы об осаде и о Ричарде.

Алуетт радовалась, что ее возлюбленный может немного разрядить обстановку, от которой она сама тоже чувствовала себя измученной. Из-за Иоанны, Беренгарии и других дам ей редко удавалось побыть наедине с Рейнером, и она очень страдала от этого, хотя винила себя в эгоизме.

По его голосу она понимала, что он устал и что он мало что может сказать в присутствии Беренгарии о настоящей войне, которая шла на берегу. Ей очень хотелось обнять его, утешить и хоть на несколько мгновений заставить забыть обо всем, кроме их любви.

В отсутствие Рейнера Алуетт занималась тем, что успокаивала обезумевшую от горя Беренгарию, которой ее королевский муж совершенно пренебрегал.

Ричард ни разу не разделил с ней постель после свадебной ночи. Ни разу не позвал ее в башню с тех пор, как они приплыли в Акру, и каждый раз услужливо провожал ее до лодки, отговариваясь тем, что у него назначена срочная встреча с советниками. Разве так ведут себя молодожены? Беренгария уже не только плакала, она сердилась на Ричарда. Как смеет он обходиться с ней подобным образом? С ней, с принцессой из Наваррского дома? Она ведь не каменная. Разве не обидно, что он увиливает от своих супружеских обязанностей?

— Все уладится, ваша милость, — утешала ее Алуетт, чувствуя страдальческие ноты в сердитых монологах гордой принцессы.

Интересно, неужели Беренгарии еще никто не рассказал о странных пристрастиях Ричарда? После известного покаяния в Мессине Ричард не изменился и постоянно держал при себе, судя по рассказал Рейнера, или Блонделя или какого-нибудь похожего на девочку пажа.

— Неужели я сама виновата в его холодности? — вопрошала Беренгария. — Но как мне родить ему наследника, если он не желает со мной спать? Алуетт, его жизни постоянно угрожает опасность, ведь он все время лезет в самое пекло вместо того, чтобы командовать на расстоянии.

— Миледи, Ричард всю жизнь воюет. Он просто не может быть сторонним наблюдателем.

И Алуетт принялась расчесывать длинные черные волосы королевы, что всегда действовало на Беренгарию успокаивающе.

— А что, если его убьют и он умрет, не оставив наследника?

В этом крике, сорвавшемся с губ Беренгарии, Алуетт услыхала еще кое-что. Если Ричард умрет, не оставив наследника, что будет с ней самой, с его вдовой? Но Алуетт подумала, что и с наследником она будет не в большей… если не в меньшей безопасности, ведь регентом станет принц Иоанн.