неизвестно, что ждет впереди?!
– Коля, дай патроны.
Ползу, не слышу.
– Выручи, дай «рожок»! – в голосе уже не просьба, а страх.
Проклиная все на свете, отдал. И впервые тогда вытащил из подсумка гранату, приладил в кармашке на груди. Примерился, как рвать кольцо...
Потому и говорю, что живу долго.
На войне, в бою страшно умолкнувшее в твоих руках оружие. В плену, когда не бьют и не расстреливают, – голод и холод.
А сентябрьские ночи становились все длиннее и холоднее. Правда, в туалет стали выводить без повязок, и мы увидели луну, звезды. Ничего в мире не изменится, если вдруг пропадем на какое-то время или даже навсегда...
А однажды вдруг что-то огненное поплыло среди деревьев в направлении землянки. Вернувшись в нее, не поверили глазам, но почувствовали телом – на полу дышала жаром высыпанная лопата углей из-под костра.
– Так теплее? – довольно переспросил Хозяин.
– А можно и утром приносить? – побежал я опять впереди паровоза, желая сделать обязательной хотя бы ночную порцию жара.
– Посмотрим, – как всегда, ничего не пообещал конкретно Хозяин.
Сам он после посещения Грозного пребывал в мрачном расположении духа. Там его десятки раз останавливали, проверяли документы и требовали разрешение на ношение оружия.
– Да я автомат за собственные деньги купил и никогда никому его не сдам. А где они были, когда я два года воевал в горах? – попытался даже у нас найти он сочувствие. – Повылезали из щелей, все герои, с бородами и на машинах. Да если бы нас было столько, сколько сейчас шляется с автоматами по Грозному, мы бы давно победили.
– Хреново, – не сдержался Борис, когда остались одни. – Если начнутся разборки между отрядами за власть, не оказаться бы между ними. Видели, как раздражены?
Да, охрана своего недовольства уже не скрывала.
– Вы хоть знаете, за что сидите, – сказал Че Гевара совсем неожиданное. – А за что я торчу здесь с вами?
И совсем тоскливо стало, когда он вытащил из-под нар противопехотные мины и принялся устанавливать их на ступеньках блиндажа. На наш молчаливый вопрос, зачем это делать у нас на глазах, пояснил:
– Это от своих. Слишком много народа хочет вас заиметь для собственных целей.
Не все гладко и пристойно, оказывается, шло в чеченском королевстве после победы.
Из рассказа
генерал-майора налоговой полиции А. Пржездомского:
Занявшись проработкой вашего освобождения через обмен, не оставляли и другие варианты, чтобы в случае неудачи не остаться у разбитого корыта и начинать работу с нуля. По оперативно-розыскным каналам через третьих лиц вышли на руководство оппозиции. По их приказу проверились все тюрьмы, сверены списки пленных, допрошены полевые командиры. Итог оказался неутешительным: полковник Иванов нигде не числился и не значился. По слухам, которые тут же запустили ваши тюремщики, вы были расстреляны первого сентября.
Сообщение об этом, конечно, передали группе Расходчикова, но поиск решили не прекращать. Надеялись, что это блеф.
Блеф не блеф, а в середине сентября меня вывели из землянки одного.
– Переписывай, – незнакомый худощавый мужчина лет сорока протянул листок.
«Вот уже три месяца я нахожусь в плену у чеченских народных мстителей. Как полковника меня приговорили к расстрелу... За мое освобождение требуют 500 тысяч долларов, срок поставлен до ноября. Потом они расстреляют меня...»
– Такую сумму за меня никто не заплатит, бесполезно, – отодвигаю листок, хотя в нем – моя жизнь. Пусть и отмеренная до ноября.
– А это тебя не должно волновать.
Меня-то как раз и волнует. Если в полиции зарплату выдают с задержкой, о каких сотнях тысяч долларов может идти речь! И где Непримиримый с его обещанием все закончить за неделю? Знает ли он о новом условии? До ноября – полтора месяца...
– Пиши на имя жены. Жены?
– Но вы сами подумайте, как я могу написать жене о своем расстреле? Поймите ее состояние, когда прочтет записку. Тем более, с невыполнимыми условиями.
– Много разговариваешь. А не станешь писать, мы сами сообщим ей такое, отчего она на коленях поползет через всю Москву в налоговую полицию. В это веришь?
Верю.
Прикрываю глаза. Не хочу ничего видеть. Почему это не сон! Быть в плену в собственной стране...
– Да ты и сам висишь на волоске, полковник, – не дает забыться от реальности посланец. – Недавно погибли двое из нашего отряда, кстати, которые брали тебя, – нервно заходил туда-сюда. – Село требует отмщения. От нас. Потому что оно нас кормит и греет. И мы обязаны учитывать их настроение. Двоих офицеров отвезли им на растерзание, головы им отрубили на виду у всего села. Но они требуют минимум полковника. Тебя. И если твои не будут шевелиться, мне твоей башки тем более не жалко. Отвезу и брошу под ноги родственникам погибших. Выбирай.
Остановился напротив, руку положил на отполированную изогнутую спинку пистолета, торчащего из кобуры на ремне.
– Но жена ничего не решит, вы ведь понимаете. Может, я напишу это письмо директору, а жене сделаю приписку, чтобы отнесла в налоговую полицию?
Тут уже не знаешь, что лучше для семьи: получить сообщение, что меня только собираются расстрелять, или о самом расстреле...
Разрешили: пиши на имя директора.
Радуюсь, насколько можно в моем состоянии, официальному тону записки: в полиции вряд ли поверят, что я мог самостоятельно родить фразы про народных мстителей. Боюсь, чтобы не сложилось мнение, будто я из плена командую своими генералами. И записку жене дописываю более спокойным, раскованным тоном. Интонация должна сработать: пусть не опускают руки, пусть поймут, что я держусь и надеюсь.
– У нас нет таких крутых телефонов, чтобы зачитать письмо. На хвост наверняка сядут. Отвезем лично.
Из рассказа
заместителя директора ФСНП генерал-лейтенанта налоговой полиции Ю. Чичелова:
Письмо пришло по почте из Моздока второго октября, обратный адрес – «от тети». Хотя условия ставились жесткие, мы несколько обрадовались дате под запиской – 18 сентября. У нас ведь непрерывно шла информация, что вы расстреляны первого числа. Отправили записку графологам, те подтвердили, что почерк ваш. Значит, жив.
Вышли на Расходчикова, тот в запарке: Рамзан юлит, не является на «стрелки». Принимает решение: Мусу, которого Генпрокуратура разрешила использовать для обмена, вывезти во Владикавказ, чтобы находился под рукой и в любой момент мог участвовать в операции.
А у нас в налоговой полиции стихийно приступили к сбору денег. Офицеры, прапорщики оставляли себе из зарплаты по сто тысяч, остальное несли в общую казну, на возможный выкуп. Удивительный экзамен на нравственность, сплоченность. Приехал и директор издательства «ЭКСМО», где печатались ваши последние книги, привез определенную сумму. А больше всего в этом плане сделал, конечно, директор управления по городу Москве генерал-лейтенант Добрушкин.
Собранные деньги не понадобились, их вернули людям обратно, но этот человеческий порыв... Он многого стоит. И даже не в деньгах дело. Сотрудники поверили, ощутили: случись вдруг что-либо подобное с
