Депутат Государственной думы, мой земляк, писатель Юрий Лодкин написал письмо Руслану Аушеву и попросил ингушскую сторону включиться в поиски. Было отправлено им и письмо президенту Ичкерии 3. Яндарбиеву, кстати, поэту, члену Союза писателей СССР.
Владимир Осипович Богомолов, автор «Момента истины», набрал, наверное, несколько сотен телефонных номеров, не давая ни на один день забыть обо мне тем, кто хоть как-то мог помочь в поисках.
Мои добрые знакомые, светлые люди мать и дочь Л. Жукова и О. Жукова вместе с военными журналистами заказали в Никольском храме Москвы молебен в честь святой великомученицы Анастасии Узорешительницы, прославившейся тем, что часто, поменяв роскошные одежды на нищенское рубище, тайно выходила из дома и обходила темницы. Покупая за золото вход в них, умывала руки и ноги заключенным, расчесывала им спутанные волосы, смывала их кровь, перевязывала раны чистыми полотенцами, подавала каждому еду и питье. Желая помогать больным и несчастным, выучилась врачебному искусству, став отрадой для всех тяжко испытуемых и изнемогающих телом заключенных невольников.
Существует, оказывается, и связанная с этим именем «Молитва заключенного»:
«...Облегчи бремя бедствия моего. А ежели понести мне суждено, да понесу с терпением ради очищения грехов моих и ради умилостивления Твоего правосудия... Да не постыжен буду перед лицом всего мира на страшном суде Твоем. Прихожу к Тебе скорбный и печальный, не лиши меня духовного утешения. Прихожу к Тебе омраченный, яви мне свет упования спасения...»
А мы сидели в сплошной темноте погреба и от нечего делать играли в города. Первым всегда шел Нальчик. Как в известном фильме:
– А почему Нальчик?
– А мы туда не доехали.
А что еще можно придумать, чтобы убить время в темноте? Ну, перебрали все виды спорта, зверей и птиц, мужские и женские имена, пересказали анекдоты и свои судьбы – а через неделю все равно лежим, молчим. Утром, правда, зарядка – помахать руками, поприседать. Ходить негде, топчемся на месте. Просто переминаться неинтересно, быстро надоедает, и придумываю новую забаву:
– Пройдусь-ка я до метро. Вслух.
«Иду» по Маросейке от налоговой полиции до «Китай-города», рассказываю-вспоминаю, что встречается по пути. Ребята слушают – тоже занятие. Махмуд иногда подколет:
– А девочки в Москве-то хоть есть? Что-то ни одной пока не встретилось. Гляди, какая краля навстречу плывет.
Когда они и сами могли с закрытыми глазами пройти этот путь, когда очередность городов знали, как таблицу умножения, и даже не вторгались в отполированный перечень соседа, начал вспоминать песни.
Про то, что мне медведь на ухо наступил, знал с пеленок, но ребята терпят мои напевы и иногда подсказывают слова. 3ато в памяти всплыли строки, казалось бы, навечно погребенные и утоптанные современной попсой:
А эта:
Приходилось петь и с купюрами. Махмуд как-то попросил «из зала» военных, фронтовых песен. Конечно же, первым номером пошла «Жди меня». Но когда пропел: «Туман, туман, седая пелена. А всего в двух шагах за туманами война», – тут и споткнулся. Все же допеваю очередную строчку – конечно, шепотом, все четыре месяца мы разговаривали только шепотом, – «Долго нас невестам ждать с чужедальней стороны», а в памяти вырисовывается очередная: «Мы не все вернемся из полета...»
Чур не про нас.
3апинаюсь, пропускаю концовку. 3ато вспоминаю Людмилу Даниловну Чемисову, прекрасную певунью из «Советского воина». Не только с совершенно чудным голосом, но, главное, знающую миллион песен. И не по одному куплету, как все смертные, а от начала и до конца.
– Ну что, Даниловна, споем? – разговариваю сам с собой.
– Лучше бы она одна нам спела, – как-то осторожно намекает на мои вокальные данные Борис. Стопроцентно уверенный, что незнакомая Даниловна в любом случае поет лучше меня.
Но ни другу, ни врагу не желаю подобной сцены. Выпало мне тянуть этот мотив – допою его до конца. Сам. Как смогу.
А вот отношения между нами самими – еще осторожнее. Сокамерников не выбирают, взгляды на жизнь и на события в стране у нас с Борисом порой прямо противоположные. Махмуд чаще молчит, но когда мы переходим с шепота на голос, взрывается:
– Как же вы мне надоели. Все, уйду от вас. Оставайтесь одни.
Уйти некуда. Ни ему, ни нам. Смотреть некуда. Делать нечего.
– Нальчик.
– Калуга...
Глаза гноиться первыми начали у Бориса: он однажды утром не смог расцепить слипшихся век. Вспоминаю десантно-полевые медицинские хитрости: кажется, воспаления снимаются заваркой чая. Попросил Хозяина принести чай без сахара. И вот утром и вечером, словно вшивые интеллигенты, пальчиками промывали глаза, а затем, уже как бомжи, рукавами вытирали подтеки.
Но это оказалось порханием бабочек по сравнению с зубной болью, которой стал маяться Махмуд. Он вначале притих, затем принялся искать себе пятый угол. Нашел, когда улегся лицом в пузатый, «беременный» нашей мочой живот «девочки». И предпочел его боли. А тут еще вместо Хозяина стал появляться его Младший Брат. Он ни на мгновение не задерживался в подвале, за что, видимо, и бился постоянно головой о низкую притолоку дверцы. Разговор с ним мог идти только о миске и в одну сторону: «Давай» и «Возьми».
– У Махмуда зуб болит, есть чем полечить? – почти безнадежно пытаюсь остановить его.
Оказалось, знает не только другие слова, но и стоматологию:
– Можем только выбить.
– Ну тогда дайте хотя бы чеснока, лука. Сала, наконец, – прошу в закрывающуюся дверь.
Борис наваливается на меня, гасит последние слова:
– Какое сало? Ты что! Мусульманам по Корану нельзя есть свинину.
А держать людей в темницах – разрешено? Любим мы выбирать даже в религии то, что удобно и выгодно. А я просто знаю, что кусочек сала, приложенный к десне, рассасывает боль. Религия – это помощь, а не пустая вера...
Но просьба оказалась услышанной. Утром Хозяин вначале принес анекдот:
– Заболел у чеченца зуб. Стонет, сам бледный. А тут гости едут. Чтобы не показать, что он страдает из- за какого-то зуба, хозяин отрубил себе палец. И теперь на вопрос, почему бледный и стонет, гордо поднимал перебинтованную руку: «Да вот, нечаянно отрубил себе палец». «Э-э, – махнули рукой гости. – Главное, чтобы зуб не болел».
А днем, что само по себе небывалое дело, дверь открыл исчезнувший было Боксер.
– Узнаете? – присел на корточках вверху. Кивнули, как старому знакомому: салам алейкум. Бросает нам вниз две головки чеснока и две свечи.
– Короче, забочусь о вас. Чтобы цинги не было и свет имелся. Так, Николай?
Меня впервые называют по имени! Запомним число – 9 июля. Наверху, то есть на воле, что-то произошло? Хорошие новости?
Нетерпение столь велико, что спрашиваю открыто, без подтекста:
– С нами что-то решается?
– Решим. А не решим – пристрелим, – в своей манере заканчивает разговор Боксер.
– Все нормально, – сдержанно радуемся появлению старого знакомого.
Но все рухнуло в одночасье, когда в этот же вечер над селом стали заходить на боевой курс самолеты, сбрасывая неподалеку бомбы. И если уж вздрогнули от неожиданности морщинистые столетние стены
