зимнем лесу. А сегодня, вот, даже сон такой приснился...

Когда он вышел из клуба, на улице вечерело. Солнце садилось за остроконечную гряду гор, окрасив горизонт кроваво-багровым цветом. У казарм уже собирались солдаты, ожидая построения на ужин. Возле ворот парка стояло несколько пятнистых бронетранспортеров.

Ага, значит, Андрей уже вернулся! Надо будет расспросить, как там сейчас на границе. Что-то не видно никого, кто с ним ездил, наверное, отмываются с дороги. Ладно, за ужином расскажут.

– Леха, – из казармы выскочил дежурный по роте, – ты где бродишь? Иди, там... тебя зовут.

Так, это еще что за новости? Наверное, опять кто-то настучал ротному, что он был в кочегарке. Ну, теперь жди разноса, – Лешка перешагнул порог канцелярии. Ого, сколько народу! Начальник разведки полка, Красовский, Ковалев, почему-то переодевшийся в пропыленный маскхалат, как будто ездил куда... А, и замполит здесь, ну, теперь точно воспитывать будут. А где же Андрей?

Он оглядывался по сторонам, и офицеры, встречаясь с ним взглядом, почему-то опускали глаза.

– А что такое, – вдруг, почему-то совсем не по-военному начал Лешка, – а где же.

– Погоди, Алексей, – Мартынюк подошел сзади и обнял его за плечи, – послушай, ты уже взрослый человек. солдат, – замполит тяжело вздохнул. – В общем, твой командир роты... капитан Андрей Николаевич Истомин. погиб.

– Погиб? Кто погиб? – Лешка не сразу взял в толк, что значит это непонятное слово «погиб», при чем тут он, Лешка, и где же в конце концов Андрей. И тут, взглянув на осунувшегося перепачканного пылью Ковалева, на его покрасневшие от солнца и ветра глаза, он вдруг все понял: это Андрей погиб, там, на границе, дядя Стас уже ездил туда, и его вид не оставляет никакой надежды. Замполит еще что-то говорил, но Лешка уже не слушал его. Он молча вышел из канцелярии и лег на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Откуда-то из коридора доносились голоса солдат, ездивших с Ковалевым: «Часов в шесть утра... Фугас мощный был, авиабомба, наверное. Бэтэр разворотило, всех ребят – в куски, часа два в плащ-палатки собирали.» Значит, это случилось утром, когда он еще спал. Значит, когда он видел сон, Андрея уже не было в живых.

Слезы наворачивались на глаза, но Лешка, изо всех сил кусая губы, приказывал себе сдерживаться. Он больше не имел права плакать, потому что он теперь не какой-нибудь пацан, а солдат, разведчик. У него убили командира и друга, и он теперь должен не реветь, а думать, как лучше за него отомстить.

– Ничего, суки проклятые! Я вам еще покажу. Завтра же попрошу Ковалева, чтоб взял меня на границу – дядя Стас не откажет. Мины ставить? Пожалуйста! Из пулемета стрелять? Пожалуйста! Кстати, кто на последних стрельбах на «пятерку» выполнил упражнение? Врукопашную? Очень даже запросто, я такие приемчики знаю.

Ночью он поднялся и вышел на улицу. На землю уже спустилась ночная прохлада, в небе горели яркие звезды. Было тихо, только из затянутой масксетью беседки доносился приглушенный разговор, тянуло табачным дымом. Узнав голоса Ковалева и Красовского, Лешка неслышно подошел ближе, прислушался.

– Ты понимаешь, Саня, подставили его, – говорил Ковалев.

– Как подставили? Кто?

– Погоди, слушай. Подрыв был утром, на спуске с перевала. Там еще наверху пост таджикский, знаешь?

– Ну знаю, где пост.

– Так вот, сняли его.

– Кто снял?

– Кто-кто? Сами сняли, вчера ночью. И пограничников в комендатуре не предупредили. Как раз часа через полтора после того, как Андрей из полка выехал, – он замолчал, и Лешка услышал, как звякнули стаканы. – Ладно, давай за ребят.

– Постой, Стас, а как же узнали, что он едет? Ведь о выходе группы никто не знал.

– Саня, ну ты как маленький, честное слово! Кто тогда дежурным стоял?

– Этот, ну как его? Новый, бабай этот, из службы вооружения. старший лейтенант Мирзоев.

– Ну вот, а Мирзоева перевели к нам из Душанбе как раз после того, как там начали раскручивать дело о продаже «духам» боеприпасов.

– Стас, а причем тут Андрей? Он же не лез в их дела?

– Не знаю... Я думаю, Андрюха здорово мешал «духам»... А «духи» знали про все эти дела с боеприпасами и взяли Мирзоева за задницу: сдай нам ротного, а то сдадим прокуратуре тебя.

– Слушай, так это же. Что же делать?

– А что ты сделаешь? Начнешь рыпаться – и тебя грохнут и спишут на «духов». Лешку жалко – и брата расстреляют, да и Андрюху. вот.

– Замполит обещал его на следующий год в «кадетку» определить. Ты, Стас, пока ничего не говори ему про брата, пускай немного успокоится. Ведь ребенок еще.

– Ладно, потом скажем. Давай, наливай по последней. Потрясенный услышанным, Лешка отошел от беседки, опустился на ступеньки крыльца. Известие, что Андрея подставили, ошеломило его. Слезы градом катились из глаз, и Лешка не пытался их сдерживать. И никто ничего не может сделать: ни умница Красовский, ни силач Ковалев. Как же ему быть дальше? Оставаться в полку, зная об этом? Служить в армии? В такой армии?! Он не находил ответа. На крыльце казармы разведчиков под яркими южными звездами сидел и плакал маленький мальчик в камуфляже и черном берете.

На следующее лето подполковник Мартынюк отвез Лешку в Ленинград. Разведчики потом долго рассматривали его фотографию в суворовской форме. А через три месяца в полк пришла телеграмма: «Воспитанник Алексей Соловьев не прибыл из увольнения. Розыски результатов не дали».

Еще через год старший лейтенант из второго батальона случайно увидел Лешку на базаре «Шах Мансур» в центре Душанбе. Вытянувшийся и раздавшийся в плечах, он о чем-то бойко разговаривал по- таджикски с двумя рыночными рэкетирами. Старший лейтенант хотел окликнуть Лешку, но, натолкнувшись на его холодный, чужой взгляд, предпочел пройти мимо.

Куляб – Душанбе – Москва, 1993 – 1996 гг.

«Война, особенно гражданская, странный музей человеков», – об этом я думаю, натягивая на себя камуфляж и заступая на дежурство. Пару минут назад меня спасительно выдернул из тяжелого бредового сна Валера Осипов. Снился мне долгий разговор с Бекасовым – мужем моей подруги. Четыре года мы с ней встречались, и не просто, а по любви. Каждый день. Что греха таить, сладко нам было вместе, до одури сладко...Пусти меня сейчас Великий Пастух по ее следу, и я сразу возьму его верхним чутьем. Откопаю за тридевять земель...

Но у Великого Пастуха свои планы, а у меня свои – мне дежурить.

По спине то и дело судорогами пробегает «послеспальная» дрожь. И, хотя я понимаю, что на самом деле на улице даже душно – градусов двадцать, – зябко. Ночь есть ночь, а сон есть сон. Умыться надо, но от этой мысли опять прошибает озноб.

– Слав, чай в банке. Только заварил. Муслики (мусульмане) спят. В общем, тишина. – Валера не спешит в койку и разминает в пальцах сигарету.

Вскоре два бронетранспортера запылили вдогонку скывшейся за поворотом колонны. Долго видел Керим силуэт друга, сидевшего на броне и прощально махавшего здоровой рукой. В душе надеялся, что Вадим когда-нибудь вернется помогать строить оросительные каналы. И сбудутся тогда мечты отцов, их жизнь повторится в детях. Счастливо будут жить жители кишлака. Без войны.

Камуфляж мой протерся почти до дыр. Особенно на коленях и локтях. Это я замечаю с грустью. У сербов хороший камуфляж, да вот привык я к своему. Сколько в нем прошел. Абхазию, «Белый дом», Таджикистан. Человек привыкает к вещам. Особенно мужик. «Прикипает» без смысла к какому-нибудь старому халату или линялой майке. Или к женщине...