Это из леса, из-за вашей спины били по вам и по «жигулю». И пули не ваши, и гильзы не ваши. Говори мало, в подробности не лезь. Не знаю, не видел, не стрелял – в кювете лежал, Богу молился. Все понял, или повторить надо.
– Понял.
– Помни, братишка: за тебя только ты сам, твои парни, да твой командир. А против – вся кодла проститутская: там и политики будут, и журналюги продажные, и правозащитники разные. Твою душу сами растопчут, а грешное тело за решеткой сгноят. Так что, давай, действуй! И шустри, думаю, местная прокуратура долго не задержится... О-о! Помяни черта – он тут, как тут! Ладно, я пошел им зубы заговаривать, а ты крутись, как сказано.
Танкист заорал:
– В укрытие! В укрытие! Ложи-и-ись! – и свалился в ближайший окоп.
Винни, услышав его вопль, в доли секунды разблокировал дверку «Урала» и, как заправский каскадер, сиганул прямо из кабины следом за Танкистом.
Досмотровая группа на дороге рванула кто куда. Одни – в специально приготовленные и до поры до времени замаскированные окопчики, другие – в кювет, под прикрытие уложенных подковами мешков с землей.
Ожидавшие очереди на досмотр тренированные чеченские водители и пассажиры шрапнелью разлетелись по обочинам и придорожным ямкам.
Никто из них, кроме Танкиста, ничего не понял и откуда исходит опасность не знал.
Зато Серега знал хорошо:
– Еш твою мать! Еш твою мать! Еш твою, – и на третьей «матери» он в фантастическом прыжке влетел в ход сообщения, проломив настеленные сверху хлипкие досочки.
Тр-р-ресь – начиненная тротилом жестянка разлетелась на смертоносные куски. Провыл над головами замерших в окопе омоновцев вырванный вместе с трубчатым гнездом запал. Свернулась в пружинку и уползла змеей к колышку коварная струна, волоча за собой кольцо с болтающейся чекой.
Над блокпостом повисла тишина.
– Вот оголодали без баб. Улегся на меня и вставать не хочет, – Танкист беззлобно пхнул локтем Винни в мягкий беззащитный живот. Броник Пуха раскачивался на распахнутой дверке «Урала», а его владелец, сползая с Танкиста, ошалело вертел головой и пытался сообразить: что
Народ стал потихоньку, настороженно выползать из укрытий.
– Да вы что, сговорились сегодня! – Сердитый Чебуратор, стоя возле двери блиндажа, вместе с кровью размазывал по исцарапанной щеке зеленку, которой радостный от возможности продемонстрировать свое искусство Док щедро разукрасил ему посеченные ночью ухо и кисть руки.
Еще не пришедший окончательно в себя Серега стоял рядом, и то с облегчением поглядывал на дымящуюся воронку у колючей ограды, то – виновато – на Чебуратора. Надо же было обрушиться на перекрытие именно в том месте, где стоял взводный.
– Слушай, тебя как отсчет учили вести? – строго спросил Серегу Танкист, – двадцать один, двадцать два, двадцать три! А ты как считал? Это какая-то новая система. Правда, тоже точно получается: еш твою мать, еш твою мать, еш твою мать!
Народ заулыбался. У кого-то из наиболее впечатлительных сорвался с губ легкий истерический смешок. И шибанул отходняк в головы шалыми, хмельными пузырьками, прошелся по поджилкам мягкой широкой косой, повалив на заросший чахлой травкой бугорок задыхающихся от смеха людей. И несколько минут только и слышно была повторяемое на разные голоса:
– Еш твою мать, еш твою мать. ой, мамочки, не могу – ой сдохну со смеху!
Вернувшись на базу, Змей застал свой отряд в состоянии запорожцев, только что закончивших писать письмо турецкому султану. История с новой методикой Сереги-сапера облетела уже не только своих омоновцев, но и повторялась на все лады для подтянувшихся на смех гостей.
Добавили жару и вопли Чебуратора, который выскочил из кубрика своего взвода с криком:
– Какая сволочь это сделала?! Убью за другана!
Всей гурьбой ломанулись в кубрик смотреть, что сделала неизвестная сволочь.
На кровати, грустно поблескивая пластмассовыми глазами, сидел Чебурашка. Лихо заломленный на правое ухо черный берет резко контрастировал с белизной тщательно наложенной на левое ухо стерильной повязки. Лохматая лапка, также перебинтованная, бережно покоилась на широкой уютной подвязке. Из сложенных бантиком губ торчала беломорина, несомненно извлеченная из личных запасов Чебуратора...
Чокнутый день подходил к концу.
Змей застрял на посту. Пошел проверять – и застрял. Больно ночь была чудная. Тихо. Ни дыма, ни тумана. Звезды прорезались. Постовые, не забывая время о времени обшаривать в ночник чужие дома, окружающие комендатуру, о своем доме разговорились.
– А у нас уже снег вовсю.
– Батя, наверное, уже крабов трескает. Он до самого льда с моторки краболовки ставит. А чуть ледок – уже пехом. Мать по осени все ругается – не нужны мне твои крабы. Пусть хоть лед нормальный встанет. Утонешь ведь...
– А я бы сейчас куропаточек по сопкам погонял.
– А я – девчоночек по дискотеке...
Тихо тренькнул полевой телефон.
– Командир – вас.
– Слышь, сосед, у меня на девятом блоке ты разбирался?
– Была такая история.
– Зайди ко мне. Дело есть.
Соседи располагались рядом, в трехэтажном здании школы. Не очень полезное для здоровья дело – в ночном Грозном по чужой территории бродить. Но у первого же поста Змея встретил офицер-вэвэшник, уверенно проводивший его через непролазные лужи по скользким мосткам.
– Вам сюда. Разрешите убыть?
Дневальный, рыжий пацан в необтертой еще форме, старательно завопил:
– Командир батальона, на выход!
Из класса, служившего старшим офицерам и штабом, и спальней, и столовой, поспешно вышел комбат.
– У, как ты шустро!
– Да твой Сусанин, похоже, в темноте, как кошка видит. Еле поспевал за ним.
– Ну, здоров, сосед. – Комбат пожал Змею руку. – Проходи, гостем будешь. Мои ребята специально для тебя стол накрыли.
– Крестник лопоухий постарался?
– Крестник твой уже в Моздоке, а завтра дома, в полку, будет вместе со своими пацанами. Нечего им здесь торчать, гусей дразнить. С наскока их не взяли, а теперь уж не достанут. Ну, пошли, ментяра мой дорогой, – и вдруг порывисто притянул Змея к себе, обнял крепко за плечи, – пошли, братишка, пошли!
Владимир ГУРЕЕВ
ДО ПЕРВОЙ КРОВИ. Документальная повесть
Посвящаю своему отцу
До первого убитого война
Нам кажется мальчишеской игрою.
Пока тебя не впишет тишина
