этот жадный директор, торговавшийся до последнего, чекистам, которые приедут задавать ему вопросы.

За три километра до Пулково бандиты высыпали из бочки и распределились по заранее расписанным им местам. У машины остался водитель – Коля Хромой, бывший мастер спорта по легкой атлетике, серебряный призер чемпионата Европы 1939 года, арестованный НКВД за то, что сдал на финишной прямой чемпионский титул французу. Коля, собственно, не сдавал, просто француз бегал быстрее, но руководство и тренерский штаб посчитали, что имел место сговор, где малодушный легкоатлет проиграл во славу флага другого государства. Ничего более глупого придумать было нельзя, но Коля, тем не менее, оказался под Салехардом, где ему предстояло бытовать в лагере следующие пятнадцать лет. Согласиться с такой позицией руководства страны Коля не пожелал и уже через год, в мае сорокового, убежал. Убежал в полном смысле этого слова. По весеннему полю северного края, продемонстрировав конвою и всем, кто его посадил, что бегать он умеет, и умеет неплохо. В начале войны он примкнул к банде Святого и с тех пор с ней не расставался.

Вторым, кто оставался в кабине АМО, был Зимородок (он же Больной). Оба прозвища употреблялись в обращениях к нему в полном беспорядке, и он отзывался на оба. Свою первую кличку он получил за то, что, будучи рожденным в феврале, был оставлен заботливой мамой в сорокаградусный мороз на крыльце детского дома, где его приметили и забрали только спустя три часа. И, уже став взрослым, Зимородок славился в банде тем, что часть своей доли после каждой делюги он относил в детский дом, принявший и обогревший его. Второе же прозвище закрепилось за ним по той причине, что он, настолько трогательно заботившийся о сиротах, безо всякого сомнения и угрызений совести резал других детей, если речь шла об устранении свидетелей. Убивал он партработников, продавцов, сторожей, милиционеров, пленных немцев, коих пребывало в Питере в послевоенный год в немалом количестве – ему не было разницы, кого убивать, если речь шла о пятидесяти рублях, предположительно находившихся в собственности упомянутых лиц.

Остальные шестеро вместе с Корсаком были выведены Червонцем подальше от дороги и размещены в придорожном кустарнике.

Слава тут же отметил про себя, что если бы задача разместить группу нападения возлежала на нем, то выполнил бы он ее совершенно иначе. Зачем нужна такая цепь стрелков вдоль дороги, если для того, чтобы остановить машину, достаточно двух-трех очередей из пулемета по колесам?

Зачем уводить от объекта нападения личный состав, если смысл нападения сводится к штурму автомашины с деньгами?

Корсак поступил бы просто. Иногда для выполнения боевой задачи не нужно мудрить. Нужно просто поместить в цистерну АМО всех, за исключением двоих, которые расстреляют колеса грузовика и его кабину.

Червонец не просчитал еще одного варианта: а что, если грузовику посчастливится уйти из-под первичного обстрела? Тогда Червонцу, руководителю операции, придется орать подчиненным и приказывать им снова лезть в бочку для погони.

Да, все это выглядело бы чересчур глупо, если бы Ярославу не открыл глаза на истинный смысл этой операции Весников.

Червонцу не нужны деньги в кузове грузовика. И при таком понимании ситуации следовало признать, что вор поступил правильно, просчитав каждый свой шаг.

Зимородок и Хромой на дороге – прекрасные цели для охранников, сидящих в кабине. Скорее всего эти двое будут либо убиты, либо ранены в первые же секунды нападения. Остается шестеро, в том числе Ярослав.

После двухдневной пьянки, когда мозг работает вяло и не в состоянии анализировать и делать выводы, ватага Червонца, проведшая сорок восемь часов в распутстве и расслабухе, не имеет времени для того, чтобы собраться и перестроить свое сознание с гулянки на серьезную работу.

Браво, Червонец! Это не двадцатиминутный поиск грибов Славиных спецов! Это полнейшая, откровеннейшая деморализация, могущая стоить всем «отдохнувшим» жизни!

Когда начнется стрельба, все, конечно, рванут к грузовику, в остановке которого Ярослав, несмотря на все свои рассуждения, не сомневался. Стрельба начнется справа и слева, спереди и сзади. Помутневшие от водки глаза бандитов будут видеть только кузов грузовика и людей, его охраняющих. Будет ли им дело до тех выстрелов из пистолетов Червонца, раздающихся сзади, и до падающих после этих выстрелов тел подельников?.. Нет, скорее всего. Идет бой, а это значит, что жертвы должны быть. И потом, Слава знал психологию бандитов – чем меньше народу, тем больше твой пай. Каждый, мчась к грузовику, будет думать о том, что, если их останется трое – Червонец, Крюк и он, – это будет идеальный вариант. Картина будет выглядеть еще более заманчиво, если останется только Червонец и он. Главное, чтобы остался Червонец, поскольку он знает и куда скрываться после ограбления, и где лежат сокровища Святого.

Вот и вся психология. Так что, оценив глупость Червонца как боевого командира, Корсак снял перед ним шляпу как перед коварным человеком. Человеком, для которого нет ничего святого.

Лежать на холодной земле под осенним ветром – занятие не из приятных. Разминая плечи, Корсак двигал руками и ногами, пытаясь разогнать накопившееся в теле тепло по всем конечностям. Думая о предстоящем бое, он просчитывал возможные пути отхода и украдкой поглядывал по сторонам. Поступаемая информация была скупой. Вокруг виднелись лишь тени деревьев – черные на синем – и полотно дороги, уходящее в сторону Ленинграда. Но и трасса пропадала сразу, едва впереди сгущалась тьма. Мрак пожирал все вокруг себя.

Во время очередной такой разминки Слава вдруг удивленно замер. В то время, когда все в ожидании смотрели в сторону Пулково, он смотрел в обратную сторону. Быть может, именно по этой причине одному ему посчастливилось заметить огонек, мелькнувший в трех или четырех километрах от засады. Слава не мог ошибиться – это был свет фар машины, движущейся не по проезжей части, а по параллельной ей проселочной дороге.

«Нам тут еще встречной машины не хватало», – подумал он. Случайное появление на дороге в это время встречной машины могло спутать все карты. Да и жертв прибавилось бы ровно на то число, что могло находиться в кабине авто.

Через секунду фары погасли, и Ярослав предположил, что это заехали развлечься в пригородный лесок паренек-шофер с девахой. На самом деле – места лучше не придумаешь. Занятие любовью на свежем воздухе в нескольких километрах от «боевых действий» – это случается не каждый день…

Ярослав украдкой посмотрел на часы. Пять минут назад грузовик, следуя указанному времени, должен был выехать из аэропорта.

– Не хочешь прибавить к той наличности, что тебе завещал Святой, еще с пуд бумаги? – спросил Червонец, откидываясь спиной на отсыревшую землю.

– Прихвачу, – пообещал Корсак.

Впервые за все время нахождения в подобных ситуациях он почувствовал, что у него вспотели ладони. Этот штурм грузовика для его команды, находись она сейчас рядом с ним, – дело двух минут. Четверо во главе с ним сработали бы этот грузовик не более чем за две минуты. У капитана Корнеева бывали и более опасные операции. В оккупированной Румынии, перед входом в нее советских войск, они впятером брали эскорт немецкого генерала численностью в пятнадцать человек. И в машинах тогда сидели не сторожа с наганами, а профессионалы из выведенной из Норвегии бригады «Эдельвейс». Эти ребята без промаха стреляли навскидку из штурмовых винтовок. С генералом на спине Славе пришлось возвращаться лишь с одним из подчиненных ему офицеров «Стерха». Они несли генерала по очереди сорок километров двое суток по занятой немцами территории. Но даже тогда, когда стало ясно, что разведка ошиблась, что генерала сопровождает не армейское подразделение, а «Эдельвейс», у Ярослава не потели ладони. Быть может, потому, что Света была слишком далеко и речь в той войне шла не конкретно о ней, а обо всех, кто оставался за спиной Корсака? Так всегда проще – воспринимать родину в лице всех ее жителей, включая и близких.

Сейчас же, когда дело стало за нападением хорошо вооруженной банды на простой грузовик с чахлой охраной, Слава откровенно нервничал. Никто не мог этого видеть, даже Червонец, лежащий в двух метрах правее, однако было достаточно и того, что об этом знал сам Слава. Тревога и отчаяние – плохие помощники в серьезном деле. Вспомнив, как выходил с этими же людьми из окружения НКВД, Ярослав заставил себя успокоиться. Были времена и похуже…