больше всего остального ненавидел две вещи: ложь и неискренность. Что по его только что высказанному мнению являлось одним и тем же, а по мнению Шелестова – не одним и тем же.

– Что вы хотите, товарищ заместитель начальника военной разведки?

– Я хочу представить на ваш суд досье капитана военной разведки, бывшего командира диверсионной группы «Стерх» Ярослава Михайловича Корнеева. В жизни Корнеева количество подвигов, совершенных им, значительно превышает число ошибок, но от подвигов не страдает никто, ошибки же в силах изувечить жизнь.

Шелестов сейчас работал безошибочно. Фраза о том, что «геройские поступки жизнь украшают, ошибки же в состоянии зачеркнуть все», была сказана Сталиным на последнем заседании начальников управлений разведки и командующих военными округами месяц назад. Шелестов присутствовал на этом заседании и видел, с каким чувством Сталин произносил эту фразу. И сейчас, пользуясь случаем напомнить Самому о значимости для него каждого слова Сталина, Шелестов играл наверняка. Пусть фраза не совсем вписывалась в эту конкретную ситуацию, главное другое – замначальника военной разведки помнит каждое наставление вождя.

– Я хотел просить вас, товарищ Сталин, разобраться в деле капитана Корнеева и дать ему работу, достойную его морально-волевых качеств.

После долгого молчания раздался медлительный голос:

– А вы готовы поручиться за этого человека… как вы его назвали? Корнеева? Вы готовы поручиться за него лично?

– Как за самого себя.

Шелестов знал, скольких сгубила эта, сказанная в сердцах, фраза. Скольких она отправила на эшафот, скольких обесчестила…

– Тогда зачем вам мое вмешательство, товарищ Шелестов? Кадры в военную разведку подбирает сама военная разведка. Что же касается ошибок Корнеева… – было слышно, как Верховный посасывает трубку. – Если на его руках нет крови своего народа, если он не помышлял о радости себе во вред другим, то почему же мы должны бросать человека в беде? Этот вопрос вы могли бы решить и без меня, полковник… Когда состоится операция?

– Через час и пять минут.

– Тогда не теряйте времени на разговоры со мной и действуйте, – голос в трубке впервые зазвучал жестко. – Однако я хотел бы задать вам еще один вопрос. Вы говорили что-то о семье Корнеева. Есть достаточные основания полагать, что с ними все будет в порядке? Где они сейчас – вам известно?

– Так точно, товарищ Сталин… Со Светланой Леонидовной и ее сыном все будет в порядке.

– Светлана – хорошее имя, товарищ Шелестов, я люблю это имя… Но я не слышал ответа на вопрос, где они.

– По сообщению лица, вступившего с нами в контакт по настоянию Корнеева, они находятся в качестве заложников по адресу…

Уже попрощавшись и положив трубку на рычаги, Шелестов понял, что ничего, что изменило бы жизнь Корсака к лучшему, еще не произошло. Вмешиваться в подбор кадров для военной разведки Иосиф Виссарионович не желает, а вот к адресу, где находится семья Ярослава, проявляет такой живой интерес, словно это семья не Корсака, а его дочери, Светланы Аллилуевой… Шелестов не видел и не слышал, но чувствовал, как шуршит карандаш по бумаге, записывая название улицы, номер дома и квартиры…

– Паша! – крикнул Шелестов в трубку телефона внутренней связи. – Ко мне, немедленно!..

Светлана впервые получила возможность приготовить пищу сама. Все время пребывания в плену им с Ленькой приносили еду, которая была даже довольно вкусна, но совершенно непригодна для ребенка. После того как Ярослава увели на ее глазах, у молодой женщины пропало молоко. Началось это не сразу, и лишь к концу последующего после их пленения дня Светлана поняла, что теперь ей нечем кормить сына. Она уже давно использовала прикорм – тертую морковь, каши, сейчас же ситуация сложилась таким образом, что готовить для ребенка приходилось по четыре раза в сутки. Икру, картошку фри и мясо, которое постоянно поставляли им бандиты, по понятным причинам нельзя было есть Леньке, и все дни Света умоляла головорезов Червонца принести ей керосинку, молока и круп.

И лишь только сейчас, вечером пятнадцатого по счету дня заточения, один из угрюмых, быковатых на вид бандитов, Мямля, во время очередного похода в город за провизией выторговал у какой-то старухи керосинку и там же на рынке прикупил овсянки и несколько пригоршен риса.

– Больше ничего нету, мама, – пояснил Мямля, постоянно называющий Свету «мамой», а Леньку «писькарем». – Масло вот еще и молока бидон. Хватит?

Боже! Хватит ли этого?! Да это то, что нужно!

И уже через полчаса Мямля и Херувим ходили вокруг да около, вдыхая давно позабытый аромат каши с маслом на молоке.

– Вот! – Света, накладывая Леньке в тарелку, ткнула в сторону бандюганов крепкий кукиш. – Попробуйте хоть один рожу в кастрюльку сунуть!.. Идите жевать свой шашлык по-карски и хлебать свое вонючее пиво!

Мямля и его подельник вывалились из кухни и принялись за шашлык. Остаток вечера они проводили как обычно. Херувим с тоскою во взгляде и слюнями во рту сидел, развалясь на диване, уложив ноги на видавший виды пуф, и в упор, не скрывая этого, любовался бедрами Светланы, вырисовывавшимися под узким платьем. Мямля, когда не находился в туалете или не курил, постоянно либо ел, либо спал. Несмотря на такую занятость, оба бандита бросали все свои приятные дела и мгновенно превращались в слух и зрение, едва за стенами слышались посторонние звуки или мелькали непонятные тени за окном.

Мямля и Херувим были настолько же похожи друг на друга и внешне и внутренне, как слон походит на хорька. Единила их лишь невинная кровь людей, которых эти душегубы отправили на тот свет без тени сомнения и сожаления. Но и здесь между ними существовало различие, потому как если Мямля убивал без всяких чувств, убивал, потому что убивал, потому что хотел есть, пить и ни о чем не заботиться, то Херувим делал это, безусловно, с удовольствием, с наслаждением растягивая каждую минуту мучений своей жертвы.

На второй день совместного пребывания в квартире со Светой Херувим не выдержал и сделал ей предложение, от которого она, по его мнению, не могла отказаться. Побледневшая Светлана молча ушла в комнату, унося Леньку на руках, и до самого утра сидела там, боясь показаться Херувиму на глаза. На следующий день бандит не выдержал и, понимая, что уговоры в этом деле пособники плохие, выбрал момент, когда Мямля в очередной раз заснул на диване, зашел в кухню и прижал Свету к стене.

– Ну, что ты ломаешься, цаца? Давай сделаем все по-быстрому, никто и не узнает… – хрипел он, удерживая рвущуюся из его рук женщину. – Что ты ломаешься, сучка?.. У меня бабы три месяца не было благодаря твоему тестю… Давай, давай, не ломайся, а то ненароком дойки попорчу…

Когда стало ясно, что насилие неотвратимо, Светлана схватила со стола недопитую бандитами с ночи бутылку водки и с размаху врезала ею по голове Херувима.

Но этого хватило лишь на то, чтобы тот отшатнулся и сделал шаг назад. Глаза его налились кровью, и он, уже потеряв над собой всякий контроль, если таковой еще сдерживал его, ударил женщину по щеке. Света отлетела в угол, бандит повалил ее на пол и, лихорадочно задирая на ней юбку, одной рукой шарил у находящейся в прострации женщины между ног, второй торопливо расстегивал ширинку…

Если бы не вовремя проснувшийся Мямля, если бы не его крепкая рука, взявшая Херувима за шиворот, то нет никаких сомнений в том, что Херувим нарушил бы приказ Червонца беречь женщину с ребенком и не причинять ей никаких неудобств. Оправдываясь перед Мямлей, пообещавшим сдать Херувима Червонцу, несостоявшийся насильник показывал на сидящую на диване Свету с ребенком, на ее распухшую щеку и в чудовищном напряжении, которое ему так и не удалось снять, брызгал слюной перед собой:

– Неудобств, бля!.. Это ей-то неудобств?! Да она до сих пор под кайфом находилась бы, если бы дала! Сука вертлявая. Ни себе, ни людям!..

Вечером пришел Червонец. Как ни старалась Света скрыть проступивший синяк на скуле, как ни старалась уберечь себя и ребенка от очередных потрясений, сделать это ей не удалось. Оглядев женщину с ног до головы, Червонец вышел в комнату и коротко спросил: «Кто?»

И уже через секунду она услышала звук чвакающего, мощного удара, после которого кто-то – скорее