Корнеева. С ними двое из банды Червонца, и они открывают дверь на пароль «Только что свет горел, а никто не открывает».

Посмотрев на окна, за которыми продолжали свой разговор Червонец и Корсак, Весников бросил окурок на асфальт и старательно растер его подошвой.

– Последняя просьба… Портрет мой ты видел. У молоковоза на Пулковской дороге я буду в числе тех девяти. Очень не хотелось бы, чтобы сегодня вечером я клялся апостолу Петру пред вратами рая, что ничего дурного в жизни не совершал. Ссылаться на полковника НКВД Федорова будет при этом как-то глупо, поскольку для апостола Петра я Крюк, и никто больше. Червонца тоже узнать будет нетрудно. В квартире на Лебяжьей канавке один из урок прострелил ему правую руку. Нужно объяснять, что она теперь перевязана? А теперь, если ты чего-то не понял, то сломай ветку…

Выждав и не услышав ничего, что походило бы на звук хрустнувшего дерева, Весников удовлетворенно кивнул:

– А теперь, если ты понял все, сломай ветку дважды.

И ответом ему были два щелчка, убеждающие майора Весникова в том, что молчаливый собеседник внял каждому его слову.

– Тогда удачи, коллега…

Вернувшись в квартиру, Крюк прошел к столу, налил себе полстакана водки и одним махом, не глотая, влил в себя.

– Тишина… – проскрипел он, чуть морщась. – Не пора ли нам поспать перед серьезным делом? – Не дожидаясь ответа, он завалился прямо в ботинках на диван, и уже через минуту в пустой комнате раздавалось его мерное посапывание.

Минуту помедлив, Корсак двинулся в противоположный угол, где находилась его лежанка. Червонец отправился на кухню, там на полу лежал посеревший от грязи матрас. И вплоть до девяти часов, до того времени, когда рассвет упрямо стал срывать с окон черную пленку ночи, ничто больше не тревожило этих стен. Лишь изредка из комнаты, из угла, где спал Крюк, доносилось его тревожно-бессвязное:

– …хорошо на свете… октябренку Пете… бьет его по роже… пионер Сережа… Эх, кроет сука червями крести, и харю не кривит… Хоть в глаза ссы ему… скажет, что это божья роса, и делов нету…

Ярослав лежал, смотрел вверх, где из-за темноты не был виден потрескавшийся потолок, и с уважением думал о Весникове. Какой же выдержкой и профессиональным мужеством нужно обладать, чтобы даже сейчас, когда можно спокойно соснуть часок и расслабиться, тот заставлял себя оставаться тем, чью шкуру натянул год назад, – вором, убийцей и разбойником Крюком.

Очень странно находиться в ночи в квартире вместе с майором Ленинградского уголовного розыска Иваном Никитовичем Весниковым и с мерзавцем и душегубом Альбертом Брониславовичем Полонским.

И еще страннее находиться меж ними, не понимая, к какому стану относится он сам, Корсак. Две недели назад ведомство Весникова хотело уничтожить его и его семью. Спасло их только вмешательство банды, которой руководит сейчас Полонский. Теперь же Червонец жаждет его гибели, а руку помощи ему протянул сотрудник НКВД.

Как понять эту жизнь? Как выбраться из ее трясины и обрести себя?

С этим вопросом Слава и уснул. Разбудил его в начале десятого Червонец, ткнув кулаком в бок.

– Вставайте, граф, вас ждут дела если не великие, то денежные – точно.

Выслушав сына, полковник Шелестов отправил его в свой кабинет, подстраховав заранее заготовленными бумагами о получении оперативной информации о готовящемся нападении на грузовик, и крепко задумался.

Верить человеку, сославшемуся на полковника НКВД Федорова, было и можно, и нельзя. Что касается безопасности денег, перевозимых с Псковского металлургического комбината, то задумываться было не над чем: грузовик за номером Н-77-33 уже был заведен в гараж дома на Невском, где ему в срочном порядке укрепляли бронированными листами борта и днище. Тяжеловато, конечно, для АМО, но другого выхода нет. Атаковать банда будет именно эту автомашину, и рисковать жизнями десяти своих сотрудников Шелестов не собирался.

Удобнее всего поручить задание по дезактивации банды было бы человеку, в профессионализме которого Шелестов не сомневался. Но фамилия этого человека была… Корнеев, и коллизии судьбы были таковы, что именно этот офицер будет находиться по ту сторону баррикады.

Шелестов не задумывался и над тем, нужно ли направить грузовик по заранее намеченному маршруту. Известно, что банда уже будет находиться на исходных позициях, когда АМО проедет мимо. Так не лучше ли спокойно окружить и расстрелять банду до того момента, когда раздастся первый выстрел с ее стороны?

Но Шелестов был слишком мудрым человеком, чтобы действовать как армейский генерал. Человек, вступивший с Пашей в контакт, был «кротом», внедренным в банду Святого Федоровым. И, поскольку сведения его представляли собой не просто информацию, а руководство к действию, значит, этот вопрос обдуман и этим человеком, и Корнеевым. А им, конечно, виднее. Если бы они думали, как армейские генералы, или видели в этом целесообразность, то контактер так бы и сказал: «Окружите банду и расстреляйте, благо сделать это будет просто, потому что половина ее будет сидеть в цистерне, легко пробиваемой пулеметами».

Но контактер говорил о другом, и приходилось с этим смиряться. Не верить ему, значит, не верить Корсаку.

Думал полковник над двумя вещами. Первое. Как правильно увести из квартиры семью Корсака, не смутив этим руководство НКВД. Ругаться с этим ведомством становится все опаснее, ищейки Берии, почувствовав безнаказанность, захватывают все большее пространство, руководствуясь при этом махновскими методами, чтобы не сказать – гестаповскими. Принцип оправдывания средств достигаемыми целями стал просматриваться в их деятельности настолько откровенно, что порою очень трудно работать, не рискуя пересечься с этими вездесущими «архангелами Берии». Что, если НКВД известно в первую очередь, где семья Корсака? Что, если информация контактера вторична или, вообще, дезинформация для столкновения двух ведомств? Лаврентий Павлович не гнушается ничем, пытаясь вызвать к себе доверие хиреющего и становящегося все более подозрительным старца!

Однако чем дольше думал Шелестов над этим вопросом, тем больше склонялся к мысли, что придется работать на свой страх и риск, доверяясь посланцу Корсака.

Задача вторая, вводящая заместителя начальника военной разведки СССР в состояние легкого смятения, состояла в том, что контакт с Федоровым неизбежен. Контактер прямо просил связаться с начальником НКВД Ленинграда. Мол, поговорите и проверьте – все сойдется по масти! – я свой, и верить мне можно!

И, только поразмыслив получше, Шелестов понял, что связываться с Федоровым нельзя.

Зачем посланцу Корнеева так навязчиво озвучивать свою принадлежность к ведомству Берии, если информация, предоставленная им, стоит под грифом «Совершенно секретно» и ее в силах подтвердить сам Шелестов? И номер грузовика, и время приземления самолета, и… черт побери! – информация о том, что в стране грядет денежная реформа 1947 года! Круг избранных, владеющих такой информацией, настолько узок, что… Что Шелестов просто уверен в том, что Федоров не ведает ни уха ни рыла ни о грузовиках, ни о самой реформе!

Контактер Корнеева ищет выход на свой центр, чтобы спустить туда информацию, дабы она не досталась никому другому! Или же, на крайний случай, чтобы НКВД владел ею в тот момент, когда военная разведка начнет работу. В противном случае с резидента, внедренного в банду Святого, обязательно спросят! А как умеют спрашивать в конторе очкарика Берии, Шелестову объяснять не нужно.

Значит, человек от Ярослава пытается и рыбу съесть, и деньги сдать. И дело сделать – честь и хвала ему за это, и контору свою накормить – за что меньше уважения к нему полковник также не испытывал. Однако делить шкуру еще не убитого, но уже порядком контуженного медведя с НКВД Шелестов не собирался еще и по той причине, что ему слишком был дорог Корсак, которого придется отдать ведомству Берии. А отдать бы пришлось обязательно, поскольку в ином случае и сам полковник, и Паша, и жена оказались бы в лагерях уже через очень короткий промежуток времени.

Шелестов с саркастической улыбкой вспомнил, как беспардонный Лаврентий, допускаемый на все