зреет лен, картофель, овес. Поблизости находится деревушка, в которой почти не осталось жителей. Лишь изредка увидишь старуху в лаптях или кого-нибудь из ребятишек. Что стар, что мал неразговорчивы, замкнуты. Волей-не-волей читаешь в их глазах вопрос: «Как же это могли случиться, что вы ушли, а мы остались здесь, под фашистом?!» Может, и нет того вопроса, но чудится он каждому, жжет душу.

В Докудове был вражеский аэродром с грунтовой ВПП, лежащей на большом ровном поле. На краю аэродрома вдоль опушки леса выстроились крепкие бараки, обшитые внутри оргалитом или прессованным картоном с известью. Полы деревянные, высокие чугунные печи готовы служить в любой мороз. В бараках разместились штаб, кухня и столовая, экипажи. Технический состав. как всегда, когда на всех жилья не хватает, обживает палатки и землянки у стоянок машин. Охрану несут техники-мотористы и сержанты из резерва летного состава.

Как говорится, жить можно. К тому же в заданиях на вылет все чаще встречаются названия Тильзит, Инстербург, Кенигсберг… Не радовать это не может. Особенно возбуждены и рвутся в бой ребята из только что прибывшего пополнения. Но, увы, нет в их числе хороших борттехников, а как без них летать? Значит, придется снова кого-то отдавать из своих надежных, знающих ребят, а себе набирать молодняк. Такая уж наша доля.

В июле сумерки долгие, светлые. То здесь, то там на стоянках вспыхивают розовые светлячки самокруток, приглушенные разговоры. Я начинаю подсчитывать, а кто же дошел, долетел сюда, в Белоруссию, в Докудово, из-под Москвы. И с грустью отмечаю: совсем немногие — техники Василий Милюков, Алексей Уткин, Кузьма Родин, Иван Ковалев, Андрей Шульженко, Иван Карпущенко, Николай Котов, Сергей Наумов. Мотористы Иван Давыдов, Александр Батурин, Григорий Ляпунов. Борттехники Леонид Шведов, Николай Алехин, Михаил Бобков, Федор Ващенко, Кирил Кольга, Глеб Михайлов, Александр Захаров.

Одни по постоянной фронтовой надобности в людях перешли в борттехники на место погибших товарищей и тоже погибли, других нашли фашистские бомбы, снаряды, пули при налетах, бомбежках и обстрелах.

Да, присылали из школ ВВС пополнение, подготовленное скоростным методом. Отличные ребята, молодые, только вот не знают ни черта, в том числе ни самолета Ли-2, ни технологии его обслуживания. Нам, «старикам», приходится попотеть, пока научишь их работать настолько надежно, что можешь доверить готовить самолет к вылету. Доверишь, но долго еще тебя не отпускает тревога: а как-то справляется молодой специалист? Не зряшная, не пустячная тревога.

Допустили в 1-й эскадрилье к самостоятельному обслуживанию Ли-2 механика, завершившего стажировку. Дело было в Пушкине, летали много, а значит, и внимания Ли-2 требовали к себе больше, чем обычно. После посадки, когда самолет рулил мимо, я заметил, что правое крыло и фюзеляж забрызганы маслом. Неисправность нашли быстро — масло выбивало через разрушенное соединение трубопровода. От парня требовалось немногое. Сними дюрит, замени новым, стяни его хомутами. Не сделал этого. А через полет самолет совершил вынужденную посадку. Борттехник Тарас Григорьев рассказал, когда экипаж вернулся на базу:

— Выходим на Нарву, вдруг вижу, давление масла в правом движке падает. Паша Фурсов, командир, зыркнул на меня, а я не могу понять в чем дело. Машина уже на боевом курсе. Отбомбились. Зенитки бьют, а мы из-за движка маневренность потеряли. Ну, думаю, приехали. Давление масла до нуля упало. Выключил правый, а на одном левом моторе едва до запасного аэродрома дотянули. И что, ты думаешь, нас в землю едва не загнало? Старательность и внимательность нашего нового механика, — Григорьев зло взглянул на парня, стоявшего тут же. — Он в соединение стыков трубопровода забыл вставить стальной «бочонок». От вибрации стыки разошлись, и мы попрощались с маслом.

Хорошо, что не с жизнью… — Простая мудрость, что в авиации нет мелочей, иногда вызывала скрытую усмешку у стажеров. Дескать, знаем мы вас, наставников, цену себе набиваете. Пока не поставит работа такого скептика на место, ничто его не переубедит. Был и у меня в отряде лихой парень. Руки золотые, голова светлая, а с дисциплиной не ладилось. Стажировку проходил у техника Николая Титова. Заправлял самолет горючим. Нехитрая операция, но… в авиации мелочей не бывает. Вместо того чтобы после заправки закрыть крышкой горловину бензобака, а потом передать заправочный «пистолет» на длинном шланге водителю заправщика, он сначала решил избавиться от «пистолета». Всего лишь поменял местами два простейших действия. И смахнул шлангом в бак отвертку, лежавшую на крыле.

Весь гнев командира полка я принял в свой адрес, а вместо девяти машин выпустил на старт только восемь. Потом сливали горючее, два часа елозили по крылу, пытаясь магнитом захватить злополучную отвертку. Ничего из этой затеи не вышло. Пришлось снимать бензобак.

Четыре стажера, Николай Титов, борттехник Иван Корниенко и я с вечера до рассвета откручивали винты крепления нижней силовой панели центроплана, сняли трубопровод, датчики, сняли бак, вытряхнули отвертку и проделали все операции в обратном порядке.

— Ты бы, Козлов, — угрюмо сказал Титов стажеру, когда мы закончили работу, — шел в пехоту. Здесь без тебя дел невпроворот. Может, бомбы, что у нашей машины всю ночь пролежали, оставили в живых того фашиста, который кого-то из наших убьет. А нам такой расклад дел не нужен.

Я помню, как посерело лицо Козлова. Но он промолчал. А механиком потом стал отличным. Но хорошо лишь то, что хорошо кончается.

Сколько стоит трехмиллиметровая шестигранная гайка? Пустяк. Но всякий раз, когда я беру такую гайку в руки, она словно обжигает. Наверное, это останется теперь на всю жизнь. Потому что именно такая гайка унесла жизнь четырех членов экипажа капитана Б. И. Тация в феврале 1944 года. На его Ли-2 в третьей эскадрилье ставили новый двигатель. Все сделали как положено, лишь не промыли и не продули сжатым воздухом трубопровод, который смонтировали на бензонасос. Проверили мотор на земле, облетали в воздухе. Он отказал на следующий день, на взлете, когда машина шла с полным грузом бомб. Когда нашли в обломках и разобрали бензонасос, обнаружили там гаечку-«трешечку». Она заклинила ротор, из-за этого срезало хвостовик привода насоса и двигатель отказал. Промыть, продуть… Работы-то на три минуты. Эх, стажеры! Не доучился, недосмотрел, недодумал парень, а экипаж — расплачивайся. Полбеды, если только машиной… Может, поэтому опытные летчики, повидавшие на своем веку немало, так берегут хорошего механика, моториста, борттехника, что знают им цену?..

Невольно мысли перескочили на собственную персону: а сам-то ты каков, Горностаев? Других судить всегда проще. Конечно, не ангел, пришлось ответить самому себе. И знаю свои грехи получше других. Не всегда хватает сил и мужества избавиться от них, но хорошо уже то, что дефекты личности известны. Спешу иногда, уступаю нажиму высокого начальства, слишком легко прощаю промахи в работе подчиненным, много на себя беру. Оно, конечно, спокойнее и надежнее, если сам сделаешь, но привыкнет кто-то за моей спиной прятаться, отучи потом попробуй. А вот опыта на войне я поднабрался. Могу гордиться тем, что вчера «обошел» борттехника Корниенко, авиатехника Уткина, моториста Давыдова. Все трое мастера, каких поискать. Но, готовя машину к вылету, никто из них не уловил тряски двигателя, едва заметной, почти не ощутимой. А я заметил. Когда докопались до сути, выяснилось, что прогорел поршень. Пришлось менять двигатель, а экипажу выполнять боевую работу на другом Ли-2. Впрочем, чем ты гордишься? Ты же старший авиатехник отряда? Старший. Вот и делай свое дело получше других, как должность велит.

От раздумий оторвал Кузьма Родин.

— Николай, ты знаешь, что ночью с Гавриловым летишь?

— Куда?

— Потом узнаешь. Тебе велено борттехника-стажера Колю Китаева «вывезти».

Это означало только одно — ввести в строй. С Героем Советского Союза Тимофеем Гавриловым летать любили все, и я тоже. В небе он работал не спеша, основательно. По всему чувствовалось, что командир — хозяин машины и ведет ее, а не она его везет. В дела других членов экипажа Гаврилов вмешивался крайне редко, считая, что каждый должен нести свою ношу. Поэтому бортмеханики чувствовали себя с ним свободно и просто. Повезло Китаеву, подумал я. Первый командир, как первая любовь.

Полет был обычным, если можно считать обычной встречу и поединок со смертью. Зенитки и пулеметы встретили наши машины в районе Инстербурга шквалов огня. Ме-110 метались в стороне, опасаясь своих же снарядов, и выжидали, когда Ли-2 выйдет с боевого курса.

— Сейчас твое дело — только Ли-2, — учил я Китаева. — Приборы из виду не выпускай. Они тебе о здоровье машины рассказывают, а ранить ее могут куда угодно. Чем раньше заметишь это, тем больше