– Ты прав, Победоносный, – наставник вынул из кармана ярко раскрашенную коробку с «либидонной» (на небесном экране она возникла крупным планом), открыл и, отправив в рот пару облаток, как-то сконфуженно прокричал: – Да здравствует «либидонна»!

На этом наш прямой выход в эфир завершился; небосвод превратился в полиэкран, наглядно демонстрирующий чудесные свойства препарата…

Допотопо с омерзением выплюнул облатки:

– Извиняюсь, хлопчик, не успел тебя предупредить… Ну, вроде все обошлось. Еще два таких сеанса и, считай, льготный контракт у нас в кармане. Так что с чего другого, а с голоду мы не подохнем. Ладно, до завтра. Перанумитов разбуди пораньше, не нравится мне что-то изоляция второго отсека.

Хотелось спросить его, зачем вылизывать внутренности второго отсека, если лететь мы собираемся на другом, далеком от готовности корабле, но таких «зачем» у меня накопилось слишком много, а время было позднее, и я кивнул измученной головой:

– Хорошо, наставник.

Он поднялся на платформу и стал медленно, со ржавым скрипом удаляться в темноту ночи, в то время как над его головой накачанные «либидонной» старики и старухи устраивали другую, Вальпургиеву ночь…

Я повернул к ангарам, где меня ждали подсобные рабочие, несколько часов изнурительного труда, контрольный пуск цифротронного измерителя, замена изоляции во втором отсеке, потом получасовой сон в каком-нибудь закутке и – еще одна смена, тайная, на сборке нашего второго корабля, состояние которого вызывало у меня серьезную тревогу. Новость, что Нда полетит с нами, лишь многократно усилило ее. Конечно же, я был безумно счастлив, что она будет рядом со мной, но я не мог не думать о том, что ей предстоит отправиться в длительное опасное путешествие на борту! летающего катафалка, в обществе головорезов, придурков и прочей избранной публики… С другой стороны, и здесь ей, видно, не легче, зачем ей было связываться с этими неоизвергидами, неоизвергадами?… Но здесь, на Триэсе, она навряд ли примет мою помощь, если даже нуждается в ней. На корабле же другое дело, там мы будем рядом, каждый день, каждый час… Опять вместе!…

Познакомились мы на съемках постоянной видео-заставки к утренней передаче «Трех шестерок».

Я был свежеиспеченным чемпионом XIX Галактиады (свежеиспеченным в буквальном смысле: победа по стрельбе лежа на раскаленных углях обошлась мне сильнейшими ожогами в абдоминальной области) и одним из наиболее перспективных аудиторов Школы покровителей Космоса, она – победительница только что завершившегося конкурса мисс Малое Облако, то есть признанная первой красавицей нашей Системы.

Съемки продолжались надолго. Возможно, это были лучшие часы моей жизни.

Когда я, бережно прижимая ее к себе, восходил к зениту, мне хотелось лишь одного – чтобы это восхождение длилось вечно. Я прибегал к различным, доступным мне хитростям: вроде бы неловко оступался, либо делал деревянное лицо, либо вертел головой, словом, всячески старался испортить дубль, чтобы начать все сначала. Тогда я не ведал еще, что моему невинному обману «Три шестерки» могут противопоставить такой могучий обман, как монтаж: из нескольких неудачных восхождений они склеили одно потрясающее!…

Эпизод «Битва с драконом» был снят еще быстрее. При виде трехглавого чудовища, протягивающего к Нде свои мерзкие зловонные пасти, я тут же забыл, что чудовище сделано из гофрированного кар. тона, а мой меч – из негофрированного, и бросился в бой с единственным желанием – умереть на ее глазах либо бросить к ее умопомрачительным ногам отрубленные драконьи головы. И бой получился с первого же дубля, второй сняли просто так, для страховки. Но и он вышел потрясающим, и режиссер с оператором чуть не подрались, выбирая, какой же оставить для окончательного монтажа.

И полное, сокрушительное фиаско потерпел я в финальной сцене «Слияние»: она была отснята с первого дубля под гром аплодисментов съемочной группы.

Про аплодисменты я узнал позже: тогда же я ничего не видел, не слышал и не чувствовал, кроме – не нахожу другого слова, да, это было слияние! Я ошутил, что мы с ней – одно, и не только с ней, со всем миром; осязаемые границы, очертания тел и предметов исчезли, никогда не испытанное ранее головокружительное чувство освобождения от физических законов охватило меня и унесло куда-то! Пронзительно-отчетливо помню, что это было тихо-восторженное ощущение отсутствия телесной субстанции, будто я и Нда не просто слились в поцелуе, а легко и радостно растворились друг в друге и еще в чем-то, чему нет начала и конца и нет иного определения как – безграничное блаженство…

«Готово! Благодарю вас!» – крикнул режиссер и первый захлопал в ладоши. За ним последовали остальные. А я еще долго хлопал глазами, не соображая, что происходит вокруг, а главное – внутри меня…

И лишь когда я увидел, как режиссер – а это был рыжий Скроб – поймал спрыгнувшую с прозрачного подиума Иду и поцеловал ее тут же на глазах у всех, комически копируя мои движения, а она – она вела себя совершенно так же. как и со мной, и все весело смеялись, и она громче всех, я несколько пришел в себя, во всяком случае до моего сознания дошло, что все они и она, и она! – смеются не надо мной, а над тем, над чем смеяться нельзя…

В тот день я впервые переступил порог подпитейного заведения и вскоре стал его завсегдатаем. Мне хотелось забыться, и лошадиные порции трифаносомы в сочетании с лошадиными ласками угрюмых периферисток или с изнуряюще-механической изощренностью стимулаток в какой-то степени способствовали этому.

Для подобного времяпровождения нужны были средства, и я стал подрабатывать, не гнушаясь ничем, даже… нет, об этом помолчим, титул Победоносного к чему-то обязывает. Я запустил занятия, лишь ручной труд на уроках по табуларазологии давал мне удовлетворение, помогал не думать. Последовал закономерный провал на тестодроме, и двери Ордена захлопнулись перед моим уже начинающим краснеть носом. Должность рассыльного не обеспечивала мне прожиточного, то бишь пропиточного минимума. И я охотно брался за шабашки, как называл их Допотопо, не подозревая, что его верный ученик будет тратить полученные за них деньги по прямому назначению – на устроительство шабашей…

Но, бывало, в разгар какой-нибудь мерзопакостной оргии, среди верещанья, сопенья и хлюпанья, пещерных рыков, утробного уханья и вожделенных стонов, погружаясь на дно какого-либо очередного «эротизианского колодца», я вдруг снова оказывался в зените, с Ндой на руках, и мои губы опять искали ее губы, и я выскальзывал из своего тела, как змея из прошлогодней чешуи…