— Ничего, — утешила Маруська, — в следующий раз…

Володька непроизвольно поежился и поспешно перебил девчонку:

— Эй-эй-эй! Никакого следующего раза, поняла?! Хватит с меня. И с тебя, кстати, тоже. Только домой! Усвоила?

Маруська хихикнула:

— Это ты сейчас так говоришь.

— Пусть — сейчас. Но на это лето с меня точно достаточно. А в городе у нас, слава богу, волком не поносишься. Негде.

Ребята немного помолчали, думая каждый о своем. Потом Володька внимательно посмотрел на девочку:

— Слушай, давай не будем об этом болтать, хорошо? Я не хочу, чтоб от меня в вашей деревне шарахались. Тот же Пашка. Скажем всем: я заплутал на болотах, а ты меня нашла…

Маруська удивилась:

— А кто болтать-то будет?

— Ты — нет?

— Не. Зачем? Это наша тайна. Твоя и моя. Я, как подрасту чуток, тоже те волчьи ягоды отыщу. Честно-честно. Наемся и волчицей стану. Краси-ивой… Буду бегать, где захочу.

Володька смотрел грустно. Зато Маруська мечтательно жмурилась.

— Лес, он, знаешь, какой большой? Мамка говорила: во многих местах… как это? Ага, вспомнила! Нога человека еще и не ступала. Человеков, понимаешь, тут у нас маловато. Сам видел…

— Даже дома не скажешь?

— Не. А то мамка меня в лес пускать не будет. Она такая. Зверей боится. И лихих людей тоже. Не, не скажу. Не бойся.

Володька кивнул, соглашаясь не бояться. Маруська неожиданно рассмеялась:

— Я — такая. Сказала, значит, все. Мы, Никитины, все такие, знаешь…

Она вскочила на ноги и потянулась. Потом хитро покосилась на Володьку:

— А я еще одну тайну знаю! Твоего деда. Ее никто в Волчьей сыти не знает, одна я!

— Какая это?

— Ишь ты, шустренький какой! Так тебе все и скажи!

Маруська потрогала пальчиком свои слипшиеся волосы и брезгливо поморщилась. Поправила грязный воротничок. Озабоченно отряхнула остатки платья и заявила:

— А вот если ты пообещаешь меня с собой взять, то скажу!

— Куда взять?

— Пообещай вначале!

— Да куда же?! Я вслепую не обещаю. Никогда.

— Ну… Ладно. Я скажу. Только совсем чуть-чуть!

Девчонка подошла к сидевшему Володьке. Положила руки на его плечи и в упор уставилась ему в глаза.

Володька невольно хохотнул: крохотная, вся перемазанная давно подсохшей кровью Маруська больше всего сейчас походила на персонаж из какого-нибудь фильма ужасов.

— Ты не смейся!

Володька с трудом согнал с лица улыбку. Маруська неохотно села рядом и торопливой скороговоркой выкрикнула:

— Я знаю, куда твой дед обычно уходит! Я видела!

— Подсматривала? — с неожиданным ехидством поинтересовался Володька.

Личико Маруськи жарко вспыхнуло. Она изо всех силенок отрицательно замотала головой. Володька даже испугался на секунду, что несчастная голова вот-вот отвалится, до того отчаянно девчонка ею мотала. И наконец выдохнула:

— Не! Нечаянно. Я там на ягодники прошлым летом наткнулась, знаешь, какие там ягодники знатные? Ну вот. Я голубики наелась и заснула. А проснулась вечером, смотрю: твой дед…

— Волком?

— Нет, человеком. Не перебивай меня! Я… это… сама собьюсь, вот!

Маруська сердито толкнула Володьку в плечо и таинственным шепотом закончила:

— Подошел он к тому страшному камню, шагнул… Раз — и нет его!

— Как это?!

— Так. Растаял! Исчез, то есть.

Володька смотрел недоверчиво. Маруська тяжело вздохнула:

— Я ждала-ждала, не дождалась. Камень обошла: нет его. И домой ушла, чтоб мамка не ругалась. Она всегда ругается, когда я в лесу засну. Даже ежели летом.

— А дальше чего? — с деланным равнодушием буркнул Володька.

— Дальше? А ничего. Твой дед только через две недели в деревне появился. Тощий-претощий, кожа да кости. Бабушка сказала: выбегался. И мамка с ней согласилась. Одна я знала: он просто ушел. И вовсе не волком.

Маруська немного помолчала. Лукаво покосилась на мальчика и небрежно бросила:

— Я потом бабушку о том камне спрашивала…

— И что?

— Скажешь — что! Она испугалась. Правда-правда! И не велела к тому камню больше ходить. Никогда. Сказала: ее бабушка эту скалу большим каменным зеркалом называла. Смешно, да? Разве каменные зеркала бывают? Нет ведь? Я видела: он совсем на зеркало не похож. Ну, разве самую чуточку.

Девочка, волнуясь, дернула Володьку за руку:

— Знаешь, бабушкина бабушка говорила: там путь для беспокойных душ прячется. Кому в этом мире скучно — там исчезает. Иногда навсегда. Туда никто из деревенских не ходит. Совсем-совсем не ходит. Трусят, вот!

Володька изумленно открыл рот, рассматривая перемазанное, совершенно серьезное личико Маруськи. Потом растерянно пробормотал:

— Еще одна местная легенда! Мало мне той, первой… — Он сердито посмотрел на девочку. — И чего только тебя по тем лесам носит! Высмотрела же! Шпик-контора!

— Я не контора! — оскорбилась Маруська.

Ее губы задрожали, набухли, тонкие брови сдвинулись. Новое слово было непонятным и поэтому казалось вдвойне обидным.

Маруська сморгнула невольную слезинку и сбивчиво забормотала:

— И ладно. Подумаешь. Я тебе просто так сказала. Думала: ты мой друг и сказала. А не хочешь, как хочешь. Пожалуйста. Я вырасту, сама туда убегу. Вот увидишь…

Володька выслушал несвязную тираду и невольно подумал: «Вот ведь дуреха! Мало волчьих ягод, так она еще и каменное зеркало сюда же приплела. Для комплекта, так сказать. И деда моего туда же до кучи…»

Он вскочил на ноги и раздраженно воскликнул:

— Да с чего ты взяла, что он там исчез, а? Может, заметил тебя, да и спрятался! Я так просто уверен — спрятался. Тоже мне, соколиный глаз выискалась! Как тебя только из дома выпускают…

Маруська перенесла нежданную бурю довольно спокойно. Тоже встала и, исподлобья поглядывая на мальчика, неохотно призналась:

— Меня и не пускали. А я убегала да убегала. Долго. Мамка и плюнула. Не в клетке же, говорит, тебя держать…

— По мне так лучше в клетке, — буркнул покрасневший от досады Володька. — Целее будешь. Надо же, мотается, где только вздумается! И это в семь лет…

Надувшаяся Маруська снова уселась на пружинящие еловые ветки и демонстративно отвернулась. Володька начал затаптывать костер. Оба мрачно молчали.

Как раз в этот момент в очередной раз сменившийся ветер донес до них все тот же хриплый