— Им требуется все меньше и меньше рабочей силы, появляется все больше и больше безработных, в результате чего усугубляются социальные проблемы. Такие кризисы предупреждают, что капитализм идет к своей погибели. Но для капитализма характерны и другие саморазрушительные черты. Когда все больше прибыли надо выделять на нужды производства, а прибыток не настолько велик, чтобы обеспечивать производство товаров по конкурентоспособным ценам…

— Да?

— Как ты думаешь, что делает в таком случае капиталист?

— Честно говоря, не знаю.

— Представь себе, что ты владелец завода и не можешь свести концы с концами. Тебе грозит банкротство. И вот я спрашиваю: «Что ты можешь сделать для экономии средств?»

— Снизить зарплату?

— Отлично! Это действительно самый умный ход. Но если все капиталисты будут такими умными, как ты (а в этом можно не сомневаться), рабочие настолько обеднеют, что у них не останется денег на покупки, то есть сократится покупательная способность. Так мы попадаем в заколдованный круг. Уничтожение частной собственности предрешено, считал Маркс. Вскоре мы оказываемся перед революционной ситуацией.

— Понимаю.

— Короче говоря, дело кончается тем, что пролетарии восстают и берут средства производства в свои руки.

— И что потом?

— Некоторое время будет существовать новое «классовое общество», в котором пролетариат своей властью подавляет сопротивление буржуазии. Такую власть Маркс называл диктатурой пролетариата. Но после переходного периода диктатура пролетариата сменяется «бесклассовым», или коммунистическим, обществом. В таком обществе средства производства принадлежат «всем», то есть самому народу. Там каждый будет «трудиться по способностям» и «получать по потребностям». Кроме того, в руки народа перейдет и труд, так что с присущим капитализму «отчуждением» будет покончено.

— Все это звучит потрясающе, но что из этого вышло? Состоялась ли революция?

— И да и нет. Современные экономисты доказали, что Маркс ошибался по многим важным пунктам, в частности, при анализе кризисов капитализма. Маркс также недостаточно учитывал эксплуатацию окружающей среды, которую мы сегодня все больше осознаем. Но… и это очень серьезное «но»…

— Да?

— Марксизм привел к грандиозным переменам. Нет сомнения в том, что социализму в значительной степени удалось покончить с бесчеловечным обществом. Во всяком случае, у нас в Европе общество более справедливое — и проявляющее больше солидарности, — чем было при Марксе. Этим мы обязаны как самому Марксу, так и всему социалистическому движению.

— А что, собственно, произошло?

— После Маркса социалистическое движение разделилось на два основных направления: с одной стороны, мы получили социал-демократию, с другой — ленинизм. По социал-демократическому пути, предусматривавшему постепенный и мирный переход к социализму, пошла Западная Европа. Этот путь можно назвать «постепенной революцией», или «реформизмом». Ленинизм, сохранивший веру Маркса в то, что лишь революция способна победить прежнее классовое общество, приобрел ведущее значение в странах Восточной Европы, Азии и Африки. Эти два движения — каждое на своем фланге — фактически победили нужду и угнетение.

— Но не возникла ли при этом новая форма угнетения, например, в Советском Союзе и Восточной Европе?

— Ты, несомненно, права. Перед нами очередное свидетельство того, что во всем, к чему прикасается человек, добро перемешивается со злом. Абсурдно было бы упрекать Маркса за отрицательные стороны жизни, сложившиеся в так называемых социалистических странах через пятьдесят или сто лет после его смерти. И тем не менее он, вероятно, плохо учел одну вещь: при коммунизме управлять государством тоже будут всего лишь люди. Утопическая «страна счастья» в принципе невозможна. Человек всегда будет создавать себе новые проблемы.

— Это уж точно.

— И тут, София, мы ставим точку.

— Подожди! Ты разве не сказал, что справедливость возможна только среди равных?

— Нет, это сказал Скрудж, а не я.

— Откуда ты знаешь, что он говорил?

— Видишь ли… мы с тобой — порождение одного автора, а посему гораздо более тесно связаны друг с другом, чем это может показаться на первый взгляд.

— Тоже мне — любитель иронии!

— Притом двойной, София. Это двойная ирония.

— Но вернемся к вопросу о справедливости. Во всяком случае, ты точно сказал, что Маркс считал капитализм несправедливым обществом. А как бы ты определил справедливое общество?

— Американский философ Джон Ролз, который занимается вопросами морали, под влиянием марксизма попытался дать такое определение через следующий пример: представь себе, что тебя выбрали в облеченный высокими полномочиями совет, которому предстоит создать все законы будущего общества.

— Я была бы не прочь войти в такой совет.

— Членам совета нужно взвесить абсолютно все детали, потому что, как только они придут к согласию и подпишут законы, они тут же умрут.

— Ну и ну!

— Только не насовсем. Их ожидает скорое пробуждение — уже в новом обществе, для которого они составили законы. Суть дела в том, что члены совета не будут знать, какое место им предстоит занять в новом обществе.

— Поняла.

— Такое общество было бы справедливым, потому что образовалось бы из равных граждан.

— И гражданок!

— Разумеется. Ни один член совета не знал бы даже того, станет ли он мужчиной или женщиной. Поскольку шансы пятьдесят на пятьдесят, в том обществе одинаково хорошо жилось бы и мужчинам, и женщинам.

— Звучит привлекательно.

— Теперь скажи мне, была ли Европа во времена Маркса таким обществом?

— Нет!

— А в современном мире ты можешь назвать такое общество?

— Гмм… вряд ли.

— Вот и поразмысли, что это значит. Засим вопрос о Карле Марксе исчерпан.

— Что-что?

— Конец раздела!