Очевидно, она не поняла, что я иностранец. Показав на водопад в пятидесяти метрах впереди, она предложила:

— Искупаемся?

Одной этой реплики было достаточно, чтобы я понял, что встретил женщину своей мечты. Мы никогда раньше не виделись, на ней не было ничего, кроме белых сандалий и тонкого летнего платья. Стояла жара, одеты мы оба были очень легко, но предложение вместе искупаться звучало очень фамильярно.

Искупаемся? За этим словом скрывался богатый подтекст. Она и думала, и не думала, что мы должны вместе искупаться в водопаде. Хотела сказать, что солнце жарит. Показала на водопад и дала понять, что он красивый, что он освежает и влечет к себе. Ее короткий вопрос был задан, чтобы проверить мою реакцию. Он означал, что я ей нравлюсь. И ей хотелось узнать, как я на него откликнусь. Хотелось посмотреть, как я кружусь в танце. Она задала тон, ее вопрос был камертоном. Женщина в желтом платье дала мне понять, что охотно пойдет со мной и что ей совершенно не нужна светская беседа. Она хотела сказать, что нам нечего стыдиться.

Я вспомнил предостережение Луиджи. Поэтому предложил:

— Может быть, нам лучше искупаться завтра?

Она склонила голову набок. Она проверила меня, и я дал лучший ответ, какого можно было ожидать. Принял соломоново решение. Не хватало, чтобы я тут же сорвал с себя рубашку и начал расстегивать пояс. Ее предложение не было настолько буквально. Это был ребус. Если бы я ответил, что не купаюсь в водопадах с незнакомыми женщинами, я бы тоже не выдержал испытания. Чопорно прикрыться правилами приличий означало бы отказ.

Она протянула мне руку.

— Завтра так завтра, — сказала она и засмеялась. — Ну идемте!

И мы пошли. Она шла по тропинке на шаг впереди меня.

Ее звали Беата, и она приехала из Мюнхена. Она тоже уже неделю прожила в Амальфи, но собиралась остаться здесь на все лето, сняв комнату у одной очень симпатичной вдовы. Она пишет акварели, и в конце сентября у нее в Мюнхене должна состояться большая выставка. Беата сказала, что я должен непременно приехать в Мюнхен на ее выставку. Я обещал, а как же иначе? В прошлом году она выставляла свои акварели с видами Праги — она прожила несколько месяцев в чешской столице.

Мы перешли на немецкий. Мне было легче говорить на этом языке, чем Беате на итальянском. По ее произношению я понял, что она родилась не в Баварии, и подумал, что, наверное, у нее есть причины не говорить, где именно. Не знаю почему, но я вбил себе в голову, что, возможно, ее родители были судетскими немцами, наверное, оттого, что она сказала, что прожила несколько месяцев в Праге.

Я не назвал ей своего настоящего имени, но придумал подходящий псевдоним. Произнося его, я не сводил с нее глаз. Мне нужно было ее проверить. Она никак на него не отреагировала.

Я не дурак. Может, я и влюбился в нее, но легкомысленным я не был. И не мог забыть предостережений Луиджи. Она не спросила, почему у меня такая фамилия, я сам сказал, что родом из Дании, из Копенгагена. Она не откликнулась и на это. Я рассказал, что работаю главным редактором одного датского издательства, это звучало правдоподобно. С собой в Амальфи я захватил ноутбук и кое-какую работу, объяснил я, мне требовалось ненадолго уехать из Копенгагена. На мой взгляд, это тоже было похоже на правду. Но я недооценил ее.

— Работу? — спросила она.

— Да, кое-какую редактуру.

— Вот этому я не верю, — сказала она. — Никто не едет из Дании в Южную Италию, чтобы заняться здесь «кое-какой редактурой». Мне кажется, вы пишете роман.

Я не мог ей лгать, она была слишком догадлива.

— О'кей, — сказал я. — Да, я пишу роман. — И прибавил: — Мне нравится, что ты догадалась об этом.

Она пожала плечами:

— И о чем же будет этот роман?

Я покачал головой — не в моих привычках говорить, о чем я пишу, пока вещь не будет готова.

Мой ответ удовлетворил ее, но я по-прежнему сомневался, что она мне поверила. Неужели она знает, кто я? Если намек Луиджи о заговоре был только шуткой, я ему этого не прошу.

Мы прошли мимо замшелых руин старой бумажной мельницы. Беата показывала на цветы и деревья и говорила, как они называются. Мы беседовали о том, что йенские романтики тяготели к руинам и старому культурному пейзажу. Говорили о Гёте и Новалисе. Ницше и Рильке. Обо всем. Беата была как сказка, как целое собрание сказок. Интересы у нее были самые разнообразные, она была сложная личность. Мне казалось, что она похожа на меня.

Я не часто бывал так захвачен женщиной, но если уж такое случалось, мне не требовалось много времени, чтобы ее узнать. Мужчины не любят женщин, которых нельзя понять сразу.

Когда мы миновали руины очередной старой мельницы, которая называлась Картьеро Милано, тропинка свернула направо. Беата спросила, был ли я в Понтоне. Я знал, что это маленький городок, расположенный на горном кряже выше Амальфи.

— Значит, идем туда! — заявила она и поманила меня за собой.

Она захватила карту и сказала, что дорога в Понтоне называется виа Пестрофа. Я был раздражен, что не могу понять этимологию этого названия.

Мы двинулись в гору по мощеному проселку, обнесенному высоким каменным бордюром. Несколько раз мы останавливались и смотрели вниз на долину. До нас по-прежнему доносился гул водопада, в котором мы завтра собирались искупаться, но вскоре его шум слился со слабым плеском реки, который еще долетал до нас из Мельничной долины.

Когда через час мы дошли до Понтоне, дышать стало трудно. Мы говорили наперебой и узнали друг друга достаточно, чтобы понять, что у каждого из нас есть своя тайна. Я побаивался, как бы Беата не начала докапываться до моих секретов, а она как будто опасалась, что меня заинтересуют ее тайны.

Беата совсем недавно потеряла мать, они всегда были очень привязаны друг к другу. Мать умерла внезапно без всяких видимых причин, и случилось это в ее день рождения в «Байеришер Хоф», где они отмечали торжество вместе с близкими друзьями.

Мать была в превосходном настроении, стояла с бокалом шампанского в руке и вдруг просто осела на пол. Среди друзей оказался врач, но спасти мать было уже нельзя. Она умерла не от сердечного приступа, медики так и не нашли никакой видимой причины. Мать просто покинула этот мир.

— А твой отец? — спросил я.

— Мне не хотелось бы о нем говорить, — довольно резко сказала она. Потом добавила немного мягче: — Это тоже можно отложить на завтра.

Она посмотрела на меня и засмеялась. Может, подумала о водопаде?

Несколько раз там, где дорога становилась слишком крутой или неровной, Беата брала меня за руку, потому что была в сандалиях, а когда мы вошли в городские ворота Понтоне, она вложила свою руку в мою, и так, словно муж и жена, мы пересекли пьяццетта ди Понтоне. Это было просто и напоминало веселую игру, мы как будто обманули весь мир. Кое-кому требуется много лет, чтобы узнать друг друга, но мы с ней относились к иному типу людей. Мы уже обнаружили много окольных путей друг к другу. И потому позволили себе оставить нераскрытыми свои маленькие тайны.

Оглядев окрестности, мы зашли в бар и, не присаживаясь за столик, выпили по чашке кофе. Беата заказала себе рюмку лимончелло — лимонного ликера, и тогда я попросил принести мне бренди. Мы почти не разговаривали. Беата хотела закурить, я взял у нее из рук коробок и зажег спичку. Наклонившись над стойкой, мы с вызовом посмотрели друг другу в глаза. Она улыбалась, видно, ее многое забавляло. Я сказал, что она сумасшедшая.

И она с этим согласилась. Я напомнил, что намного старше ее. Ненамного, возразила она. Никто из нас не сказал, сколько ему лет.

Дорога из Понтоне вниз в Амальфи была крутая, в некоторых местах она сменялась узкими лестницами со множеством ступенек. Один раз нам повстречался крестьянин с мулом. Мы прижались к стене и стояли, прильнув и к камню, и друг к другу. От Беаты пахло сливами и черешней. А еще землей.

Мы сели на скамью, чтобы дать отдых ногам. Через несколько секунд подоспел Метр и забрался на