Выходные мы провели во Фьелльстёлене. В субботу рано утром мама убежала из дому со старым молочным бидоном и вернулась обратно с четырьмя килограммами морошки. Ты обиделся. Тебе тоже хотелось собирать в горах морошку, и после полудня ты совершенно самостоятельно насобирал полкилограмма вороники. Конечно, мы все время наблюдали за тобой из окна. Мама приготовила желе из вороники. Мы съели его в воскресенье. По-моему, оно показалось тебе слишком кислым, но отказаться от него ты не мог – ведь ты сам насобирал эти ягоды.
В то лето было много лемминга, и мы разрешили тебе нарисовать лемминга цветными карандашами – желтым и черным – в нашем дачном дневнике. Ты очень старался, и при желании в нарисованном тобой зверьке можно было узнать лемминга. Только хвост ты ему нарисовал слишком длинный. Для верности мама под рисунком написала: «ЛЕММИНГ». А ты написал: «Георг 1/9 1990».
Интересно, сохранился ли у вас этот дачный дневник?
Весь тот вечер я сидел и читал его с самого первого дня. Тебя уже уложили. Я прочитал дневник несколько раз. Закончив читать последнюю страницу и бросив взгляд на твой рисунок, я начинал читать сначала. Я понимал, что до Рождества мы больше сюда не приедем.
В конце концов Веруника отняла у меня дневник. Она положила его сверху на книги, хотя обычно он лежал на каминной полке.
«Давай выпьем немного вина», – предложила она.
Но вернемся обратно в Испанию.
Я пробыл у Веруники в Севилье два дня. Потом я должен был возвратиться домой, так считали и Веруника, и ее хозяйка. Мне предстояло ждать еще три месяца, пока Веруника закончит школу живописи. Но теперь я уже научился ждать. Научился доверять Апельсиновой Девушке.
Разумеется, я не мог не спросить у нее, остается ли в силе ее обещание, что во второе полугодие мы будем видеться каждый день. После того как я нарушил правила, это уже не могло считаться само собой разумеющимся. Она ответила не сразу. По-моему, ей хотелось придумать какой-нибудь занятный ответ. Наконец она сказала с улыбкой: «Думаю, я ограничусь тем, что вычту из общего числа эти два дня, которые ты провел здесь».
Когда она провожала меня к поезду, она увидела в придорожной канаве мертвого белого голубя. Она остановилась и поежилась. Меня удивила ее реакция. Но она повернулась ко мне, прижалась головой к ямке у меня на шее и заплакала. Я тоже заплакал. Мы были так молоды. Мы жили в сказке. В сказках мертвые голуби не лежат в придорожных канавах. По крайней мере, не белые. Таковы правила. Мы оба плакали. Белый голубь был плохой знак.
В Осло я сосредоточился на занятиях. Мне нужно было многое наверстать, потому что в последнюю неделю я пропустил важные лекции, да и вообще я многое пропустил за последние месяцы из-за своих лыжных прогулок и скитаний по городу. Зато у меня появился досуг – ведь мне больше не нужно было бегать по городу в поисках таинственной Апельсиновой Девушки. И вообще думать о том, чтобы найти себе подружку. Мои сокурсники тратили на это много времени.
Я по-прежнему вздрагивал при виде женщин в черном пальто или в красном платье, ведь стало уже тепло. При виде апельсинов я всегда думал о Верунике. Зайдя в магазин за продуктами, я мог размечтаться, стоя у прилавка с апельсинами. Но теперь я видел, что все они не похожи друг на друга. А когда я покупал апельсины, я долго, не спеша, выбирал самые красивые. Иногда я делал себе апельсиновый сок, а однажды приготовил апельсиновое желе и угостил им Гюннара и других своих друзей. В тот вечер мы сидели у меня дома и играли в бридж.
Гюннар в том году занимался политической экономией и, собственно, был у нас поваром. Он каждый день готовил нам на обед бифштексы или треску. И хотя он никогда не ждал никакой благодарности, мне было приятно поразить его своим апельсиновым желе. Я вложил в это желе всю душу. Это моя мама, твоя бабушка, помогла мне найти рецепт апельсинового желе в старой поваренной книге. Она даже предложила приготовить его для меня. Ведь она не знала, что смысл был именно в том, чтобы я приготовил его самостоятельно. Не думаю, чтобы она догадалась, что вся эта затея имеет отношение к Верунике.
Наконец Веруника вернулась в Норвегию из Севильи. Была середина июля. Я поехал в аэропорт Форнебю, чтобы встретить ее. Многие были свидетелями нашего великого воссоединения, когда она вышла после таможенного досмотра с двумя большими чемоданами и огромной папкой для рисунков. Полминуты мы просто стояли и смотрели друг на друга, может быть, для того, чтобы показать, что у нас хватает силы воли подождать еще несколько секунд. Потом мы слились в объятии, как мне показалось, слишком горячем для аэропорта. Проходящая мимо старая дама по-своему оценила наше объятие. «Постыдились бы людей!» – буркнула она. Мы только смеялись. Нам нечего было стыдиться. Мы ждали друг друга полгода.
Там же в зале прибытия Веруника открыла папку и показала мне свои работы. Она быстро перевернула портрет Яна Улава, но я успел его заметить и опять был поражен глубоким синим светом, исходившим из глаз. Я ничего не мог сказать об этом портрете, но Веруника весело комментировала свои другие работы. Слова сыпались из нее как горох. Она не скрывала, что гордится картинами, которые мне показывала. И была довольна тем, чему
Остаток лета мы, можно сказать, перепархивали с места на место. Мы побывали на всех островах Осло-фьорда, ездили на север, посещали музеи и художественные выставки и гуляли теплыми летними вечерами по дорожкам между виллами Тосена.
Видел бы ты ее в то время! Видел бы, как она носилась по городу! Как вела себя на художественных выставках! И слышал бы ты, как она смеялась! Я и сам смеялся не менее заливисто. Самое заразительное из всего, что я знаю, это смех.
Мы все чаще пользовались местоимением «мы». Смешное слово. Завтра я сделаю то-то или то-то, говорит человек. Или спрашивает у другого, что он будет делать. Это легко понять. Но мы с не подлежащей сомнению очевидностью говорили «мы». «Мы поедем купаться на Лангёйене?» «Или мы лучше останемся дома и почитаем?» «Мы с удовольствием смотрели эту пьесу». И наконец: «Мы счастливы!»
Когда употребляется местоимение «мы», за этим всегда стоят два человека, словно они являются одним существом. Во многих языках есть особое число, когда речь идет о двух – и только о двух – людях. Такое число называется
При пользовании
