Особо отрадно встретить на ниве сей не монашествующего, а человека из самой гущи многомятежной жизни. Если, считаю, всё это не послужило непреодолимой преградой – то кОльми пАче дОлжно подвизаться лицам, принявшим иноческие обеты!

Распутин: А кой в них прок – в обетах твоих? Без ярма-то, в охотку, всякое дело ловчее идет. (подмигивает) Верно?

Феофан (обескуражено): Но ведь нельзя отрицать и благотворность некоторого дисциплинирующего начала.

Распутин (махнув рукой): Э-э-э-э-э. Вот ты, скажем, постник, ко Христу тянешься. А иной черноризец в Царские врата не пролазит – салом оброс. А ить оба – монахи, одни обеты давали. Это как?

Входит иеромонах. С ним архиепископ Гермоген и иеромонах Илиодор. Гермоген сразу направляется к Распутину и Феофану. Илиодор и иеромонах отстали и о чем-то оживленно беседуют.

Гермоген: Не противоречь, Феофан! Все так – мона?си нынешние чревом раздались сверх меры. А иным родной дом – Содом.

Распутин (смеясь): Вот, воистину израильтяни?н, в коем несть лука?вствия! (Гермогену) Горяч ты, владыко. Да сердцем прост. Гляди – дров наломаешь.

Илиодор (криво усмехаясь): Ну, ты, брат Распутин, загнул! 'Израильтяни?н'. Небось, в тайге своей и не видал жида-то живого. А у нас в Питере от их 'лукавствия' не продохнуть.

Гермоген (патетически, воздев перст): Что твой жук- короед подгрызает жид ножки трона! Всюду пролез! Везде гадит! Яд то?чит!

Илиодор (обнимая Распутина за плечи): Ты, брат, в петербургских делах еще младенец. Лялька. Тебе титька нужна, исполненная молока словесного! Няньку тебе надо, чтоб уму-разуму учила и козюли с носа доставала! (дружески пихает Распутина в бок) Ты нас держись, дубина таёжная! (смеется) Не пропадешь!

Гермоген встает и торжественно снимает с шеи крест.

Гермоген: Скажи, Григорий, перед Крестом Господним, на коем Спаситель мира ра?спят был за прегрешения человеческие: верен ли ты Государю Императору и Матери-Церкви нашей? Готов ли ты стать щитом крепким, противостать козням вражеским?

Распутин (присвистывая): Понеслась душа в рай! Я-то тут каким боком, отцы святые? Существую как трава на пригорке. Рыбу ужу?. Деток балую. Богу молиться навы?к. Тем и живу. Кой с мя 'щит'?

Обескураженный Гермоген машинально садится на своевременно подставленный Илиодором стул. С непоцелованным крестом в руках.

Феофан (серьезно): Молитва молитве рознь, Григорий. Все молятся, да не всех Бог слышит… Хрисанф в превосходных степенях о тебе пишет. И другие… Скажи, как это возможно: без опытного руководителя, среди мирских соблазнов?

Распутин (просто): А я пошел в дровяник и нарыл там ямку. Чем не Афон?

Пауза.

Бог ить во всякое время и во всяком месте пребывает. Унизился до крайности. (кивает на крест в руках Гермогена) Вон аж как – харко?ту, битьё прия?л. До смерти замучили, как душегуба…

Придвигается к Феофану поближе.

Вот и получается: не барин наш Господь, нет. (качает головой) Не столоначальник, а са-а-амый распоследний человечек, что в присутствии к стенке жмется – очереди своей ждет. А мы – в кабинетах, в золотом шитье. Говорим Господу: (холодно) 'Ничё. Но?ги чай не отвалятся. Подожжёт. Нам недосуг'. А Он – тут, за стеночкой. Надоть только встать…

Встает, идет к двери и приоткрывает ее.

(в коридор, ласково) 'Заходь, болезный. Что за печаль у тебя? Доставай прошение из узелка – поглядим'. Он и прошмыгнет в дверцу-то…

Проводит глазами воображаемого просителя, якобы прошмыгнувшего в кабинет Сергия.

Он у нас кроткий – Господь-то. Просто себя держит.

Пауза. Взоры всех присутствующих прикованы к 'Господу', которого Распутин только что пустил в кабинет.

Распутин тем временем вернулся на свое место – на диван к Феофану – и продолжил рассказ.

Ну, так вот. Дошел я до точки. Пил ить, безобразничал, бит бывал. Вма?ле не сгинул. Чую: невмоготу без Господа дальше жить. Стал по монастырям шарить. А обрел в ямке. Дверцу там приоткрыл – Он и шмыгну?л. Как мыша?.

Феофан (недоверчиво): А в Петербург зачем пришел? Зачем странничаешь, коли Господь в ямке?

Распутин: Так ить дорога – что твоя ямка.

Пауза. Феофан не понимает.

Вот смотри. (жестикулирует) Есть дом – отсель выходишь и возвращаешься. Есть святынька дальняя – туда, стало быть, идешь. А пустое место промежду ними – дорога… Я спервоначалу как паломничал: мол, иду к Верхотурскому праведнику. Приложиться чтоб. Мол, в мощах соль, а дорога – так, препона. Да ямка научила, и (торжественно) 'препона' встала во главе угла… Святыньке поклон до земли – без нее кака? дорога-то? Но Господь не в ей – (качает головой) не в святыньке… Беспокойный Он у нас – Господь-то. На месте не сидит, в церква?х не царствует…

Иеромонах (Илиодору, вполголоса): А ведь хорош 'самородок'! Как я его сразу не разглядел?

Илиодор: Закисли вы в своих академиях. От жизни народной, посконной, крестьянской носы воротите. А сила-то в ней!

Иеромонах (возражает): Ну, крестьяне такого, положим, на смех поднимут. А то и батогами. А вот для петербу?ржан экзальтированных – в самый раз! Чтоб столоверче?ние позабыли и граа?ли свои. Тут фурор с гарантией… В общем, не мешкайте – берите мерина сего, и в стойло.

Илиодор: А твоему (кивает на пустующее кресло Сергия) не обидно кудесника сего из рук упускать?

Иеромонах (сквозь зубы): Нет. Не надобен. Это – по вашей части.

Феофан встает с дивана и быстро ходит по комнате, потирая руки.

Феофан: Поразительно! Но ответь – зачем тогда церковь: служба, уставы, духовенство, храмы? Если в ямке Господь.

Распутин: (смеется): А откель я про Него узнал – про Господа-то? Да и святыньки, из-за которых дорога быва?т – от нее. Нет, дружок, без церквы никуда.

Я ж и к вам-то сюда не из баловства дошел. (беря тон, как давеча с Сергием) Худая у нас це?рква-то в Покровском. Иная изба краше. Поправить надоть. Думаю: среди высоких да сильных я ловчее капитал соберу. (подмигивает)

Гермоген что-то шепчет Феофану. Тот кивает, встает и уходит.

Гермоген: Прости, Григорий, Христа ради! Не распознал я с налету душу твою!

(Помощнику) Тащи поднос! Да поширше – чтобы сервиз чайный на